За пригоршню астрала

Компания свернула на набережную Невы ко входу в Эрмитаж. И не узнать было этого места, словно Светлана оказалась в другом городе, незнакомом и страшном. Это было, будто снится кошмар, Света попыталась проснуться, и вот уже она встает с кровати, идет чистить зубы, а на самом деле сон продолжается. Но с другой стороны крохотной частичкой мозга девушка отдает себе отчет — она не спит. Точнее, не испытай она шок, узрев невредимого Передерия, наверняка бы отключилась. А так наваждение оказалось неспособным вытеснить явь из сознания до конца. А Игорь, знай себе, бубнит:

— …В годы Великой Отечественной войны Наркомфин провел четыре лотереи на общую сумму 12 и 9 десятых миллиардов рублей. По этим лотереям сумма выигрышей составляла 20 процентов стоимости выпущенных билетов. А выигрыши приходились на от 1 с половиной до 2 и 55 сотых процентов билетов в пачке… — а окутавшая Свету совершеннейшая чертовщина заставляет различать за сказанным: «… Это просто вздор, будто русичи поклонялись языческим богам. Русичи были свободными, как была свободна земля, лес, ветер и звезды, а не рабами божьими. Славяне — дети богов. Божьи дети. Рабом же можно быть только у чужого бога. Ингилизм, как солнечный культ, стоит на Совести и Почитании Предков…»

Уже в полупустом гардеробе Зимнего Передерий прервал Игореву болтовню лобовым вопросом. Именно тогда, когда Светин кавалер помогал даме снимать плащ, и ее руки оказались как бы связаны:

— Светлана, у вас никогда не было простецкого массивного серебряного кольца? Может, было, да потеряли?

И наваждение рассеялось. Было и не стало. Словно головой в прорубь, словно иголку под ноготь, словно укус гюрзы. Света, боясь встретиться с пронизывающим взглядом, как можно невинней пожала плечами. Дескать я, как всякая представительница прекрасного пола, украшения люблю весьма. И столько у меня за короткий девичий век этих мулек перебывало, что всего и не упомнишь.

Ответом Герасим Варламович явно остался недоволен, но крепче нажимать не стал. В самый последний момент опомнившаяся Светлана успела прихватить из сумочки путеводитель, заветный, сорок девятого года издания, чтобы чем-то руки занять. И поскольку билеты были предварительно куплены заткнувшимся наконец камер-юнкером, группа сквозь прямоугольную раму металоискателя вошла в ослепительно белый зал с алебастрово-белыми колоннами и молочными статуями и бюстами. Даже пол здесь был в серо-белую клетку.

Передерий с Дианой обогнали Свету с Игорем и повели не вверх по расцвеченной золочеными кучеряшками лепнины парадной лестнице, а направо. Где за кафе начинались залы с тем, что осталось от древних цивилизаций. Иногда до Светланы долетали обрывки обращенной к Диане речи Передерия. И эти обрывки казались остаточными галлюцинациями после пережитого снаружи приступа:

— …Самая первая массовая болезнь со стопроцентной смертностью, — зачем-то объяснял Передерий Диане, — перелом ноги. Первобытная человеческая стая не дожидалась отстающих. Как тут не зародиться стремлению контролировать природу? С помощью кого? Вестимо, с помощью злых духов. Но сколько ни умнеет человек, болезни со стопроцентной смертностью его не оставляют…

С затянутыми охряными шторами окнами, с экспонатами на мертвенно-охряном фоне Египетский зал очень созвучно Светиной ситуации оказался почти целиком посвящен смерти. Огромные базальтовые матрешки-саркофаги и саркофаги-гробы из розового, за бесконечные века иссеченного песком мрамора. Деревянные куклы-саркофаги, расписанные символами, словно татуированные.

Теперь на Свету не оглядывались покоренные мужики, не смотрели с завистью женщины. Света растеряла веру в себя, а без этого самый искусный макияж давал сбой. Впрочем, особо и красоваться перед кем, не находилось. Вне каникул и выходных залы Эрмитажа пребывали в сонном полузабытьи, и редкий посетитель легко терялся в музейных пространствах-просторах.

Выпиленный пласт рельефа из гробницы Ни-Маат-Ра, напоминающий задубевший тульский пряник. Мумия жреца Па-Да-Ист, которую нельзя фотографировать со вспышкой — красно-черная, как копченая селедка; в белых полотняных шортиках вроде тех, что были модны в позапрошлом году… Свете не терпелось как можно быстрее покинуть этот зал, но она стоически разглядывала экспонаты. Пока не заметила, что ее ждут.

— …А первобытное рабство, — продолжал вещать Герасим Варламович, полуповернувшись к Диане, — идеал человеческого общества. Вождь удерживал при себе именно столько рабов, сколько требовалось, чтобы прокормить и себя, и его. Как хищник, который охотится, только когда голоден. Это уже тысячелетия спустя колдовство стало не фактическим, а идеологическим вопросом. Стало ночным кошмаром религии, тенью догмы. И уже получалось не важным, взаправду ли ведьма околдовала коров так, что их молоко высохло. Ведьму сжигали за то, что она допускала саму возможность подобного…

Звук шагов был неприятно конкретен, этот звук уплывал под потолок, ломался там и возвращался шепелявым эхом.