За пригоршню оренов [СИ]

Сход всё шумел. Старшины уже проголосовали большинством за казнь, но теперь спорили ещё жарче, кто будет казнить. Дедушка — вавелевский ветеран — все звали его Семёнычем — надрывался, что лично пристрелит гадину, но его урезонивали: Устав есть Устав, Семёныч сам под ним подписался, и раз в Уставе сказано, что смертная казнь не применяется — значит, все добровольно взяли на себя пожизненное обязательство никого не казнить, в том числе и Семёныч. Другие старшины кричали, что это чёртов (прости Господи) юризм, формализм и предательство принципов 11/8, и раз Семёныч хочет пристрелить приговорённого к смерти бандита, то имеет полное право… а третьи — что коль скоро вопрос такой спорный, нужно вынести его на общий сход… а четвёртые — что четверть граждан со стадами в степи на кошарах, а связь плохая, и какой уж тут к бесу (прости Господи) общий сход… Я понял, что пришло самое время вмешаться.

— За двести оренов, — сказал я с высоты седла. — Но только монетами.

Все затихли и обернулись к мне. Не до всех дошло сразу. Староста поспешил разъяснить:

— Брат Клим Истомин готов сам исполнить приговор за двести монет. Я считаю, это лучший выход. Он не наш гражданин, под уставом не подписывался. Голосуем! — и взметнул руку.

Со вздохами облегчения старшины проголосовали за. Один дед Семёныч не поднял руки и сверлил меня взглядом, полным негодования.

— Я бы даром эту гниду кончил… Эх, вы…

— Ты бы нас всех, Семёныч, перессорил со своим «даром», — пожурил его рыжий.

— Да, братья и сёстры, охотник нас выручил из неприятного положения, — сказал староста, и я подумал, что они согласились бы и на триста. — Вот только монет в кассе не осталось. Придётся скинуться…

И вот я снова медленным шагом ехал по пыльному просёлку, а за мной плёлся на аркане Махмутка. Только теперь мы шествовали в обратном направлении, а за нами брели старшины и несколько зевак. Кузнечихи не было. Видно, не так уж ей нравилось смотреть, как убивают.

Я ехал прочь из деревни. По Уставу я не мог казнить Махмутку на её территории. Хотя если быть точным, Устав ничем меня не связывал, ведь я-то его не подписывал, и ничто не мешало мне пристрелить разбойника у самой администрации. Но юзбулакцам не нравилась эта идея, а платили-то они. Итак, меня попросили вывести Махмутку за границу Юзбулака. Думаю, он и сам был не против прожить несколько лишних минут.

Мы выехали за инфостенд на нейтральную территорию. Я осадил Тойоту. Старшины и зеваки полезли за магфонами: видео нужно было заснять для Оренбурга как подтверждение. Я наклонился к Махмутке и вытащил мокрую тряпку у него изо рта.

— Последнее слово скажешь?

Разбойник поднял на меня жалостный взгляд.

— Брат, развяжи руки. Помолиться Аллаху в последний раз хощу, молитву дуа сказать.

— А руки тебе зачем?

— Надо руки перед лицо делать.

Что ж, отказать в таком было невозможно.

Я стал развязывать ему руки. Мы встретились глазами. Я покосился на юзбулакцев. Все снимали магфонами, даже дед Семёныч, хотя уж от него-то можно было ожидать большей бдительности.

Я освободил Махмуткины руки и выпрямился в седле. Все движения были отработаны, слажены, отрепетированы. Махмутка ухватился за луку седла, взлетел на круп, схватился за мои плечи, а я пришпорил Тойоту. Она тоже была обучена брать с места в карьер. Мы полетели по просёлку раньше, чем юзбулакцы вообще сообразили, что происходит.

Мы успели ускакать метров на сто, когда засвистели первые выстрелы. Бесполезно. Почти у всех были в лучшем случае револьверы и пистолеты. Реальную опасность представлял только старый козёл Семёныч с его ружьём, но нас маскировали поднятые клубы пыли.

Мы проскакали с полкилометра по тракту, потом съехали в степь и двинулись шагом сквозь высокую полынь, чтобы потеряться окончательно. Отъехав подальше, я остановил усталую, взмыленную кобылу и осмотрелся. Солнце клонилось к вечеру, небо было всё так же ослепительно чисто, и лишь над западным горизонтом наливалась мглой полоса будущей грозы.

Махмутка захихикал.

— Что, брат, успеешь сегодня ещё в четвёртой деревне меня продать? — Теперь, когда не надо было ломать комедию, он говорил нормальным русским языком.

— Сегодня вряд ли, — ответил я, пристально вглядываясь в западный горизонт. — А вот завтра… Завтра тоже вряд ли.

— Это почему?

— Видишь ли… Почему в Юзбулаке не знали, что я уже продавал тебя в Антиповке и Чернознаменном? Потому что нет ветра. Вышки связи питаются от ветряков. Когда ветра нет — тогда от солнца или аккумуляторов. И сервера переходят в режим умной экономии. То есть передают звонки и сообщения только с высшим приоритетом. Вызов скорой помощи — да, извещение о пожаре — да, об убийстве — да. О мошенничестве — нет.

Небо на западе темнело на глазах, тучи близились и росли, на степь наползала тень.

— Были бы там радиолюбители, — продолжал я, — другое дело. Но я заранее узнал, что один радиолюбитель живёт только в Антиповке. Связь между этими деревнями идёт только через вышки. Три дня стоял полный штиль. Поэтому о нас до сих пор ничего не знают.