За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Просители замечали, что «малейшее несоблюдение в чем-либо правил шариата поставляется каждому правоверному мусульманину в тяжкий грех», и просили, чтобы «всякий соблазн к сему греху» был ликвидирован законом, который подчинил бы все мусульманские брачные, семейные и наследственные дела «только нашим религиозным законом». Они хотели, чтобы только ОМДС надзирало над исламским образованием и вакфами как общественной собственностью, предназначенной для благотворительных и религиозных целей. Известные казанцы также добивались свободы слова и печати для мусульман и освобождения исламской литературы от всякой цензуры помимо ОМДС. Просители, как и другие татары, требовали, чтобы люди, зарегистрированные как православные, но остававшиеся мусульманами, получили право регистрироваться в соответствии со своей подлинной религией: «Наша святая обязанность о них позаботиться, дабы они нелегально исповедуя святой для нас ислам, не стояли бы в подневольной лжи»[535].

«Относительная свобода» сексуальных отношений, возросшая в последние годы среди всех народов империи, затронула и мусульманских женщин. Видные казанцы указывали, что мусульманки иногда совершают детоубийство из страха, что внебрачные дети, брошенные ими, будут воспитаны как христиане. Они просили, чтобы мусульманским общинам было позволено принимать и воспитывать брошенных детей из этих общин или даже из других, если у них видны «все признаки расового мусульманского происхождения».

Казанские реформисты также указывали, что их духовенство не имеет такого престижа, как духовенство христианских конфессий в России. Клирики оставались крестьянами и мещанами и никак не выделялись среди «темных и невежественных сельчан». Отсутствие у них статуса вредило религии, потому что побуждало прихожан обращаться со своими муллами с «низменным панибратством». Казанская делегация просила, чтобы государство привлекало к официальным должностям лучших людей, давая им такие же привилегии и титулы, что и духовенству других религий, и приравнивая к «духовенству господствующей в государстве церкви». Они предлагали, чтобы мусульманским клирикам присваивался наследственный титул «почетных граждан» с теми же правами, что у православных священников, но без требования изучать русский язык. Наконец, видные реформисты просили, чтобы мусульманам было позволено занимать все ранги государственной службы и приобретать имущество во всей империи[536].

В петициях из степи доминировали две темы: земля и религия. Поддерживаемая государством миграция безземельных крестьян из европейской России лишала казахов их пастбищных земель. Но для многих общин столь же важна была религия и конфликт между обычным правом (адатом) и шариатом. В июне 1905 г. казахи из Тургайской области подали в МВД прошение о государственной поддержке исламских учреждений у них. Они утверждали, что их народ обратился в ислам в 1262 г., ссылаясь на немецкого востоковеда «историка мусульманства Август Мюллера». Они объясняли, что их религия учила послушанию «Царю Небесному», как и «Царю Земному» – принципу, который «охраняет наш народ от увлечений в сторону либерализма и удерживает поныне в полной покорности и уважении к властям и законам». Далее они отмечали, что попытки разорвать связи между казахами и татарами остались бесплодными. Они сравнивали влияние официальных ограничений на численность мулл в степи с феноменом «беспоповщины» у раскольников православной церкви, отрицавших авторитет священников. Согласно степному уложению 1891 г., на каждый уезд назначался один мулла, благодаря чему мусульманам на территории величиной с Францию приходилось искать единственного клирика для исполнения важнейших религиозных обязанностей. Без легальной регистрации в официальных метрических книгах «всякий киргиз обесправен этим законом настолько, что он лишен возможности доказывать законность своего происхождения, возраст и права состояния»[537].

По словам тургайских казахов, эта мера также означала, что мертвые оставались без погребения, а брак, «не будучи освящен религией, должен обратиться в простой торговой договор купли-продажи, который может быть нарушен легко и произвольно контрагентами». Дети от этих браков считались незаконнорожденными. После произошедшего в 1868 г. отказа от поддержки ислама среди казахов их моральное состояние и политическая лояльность пострадали из‐за подавления ислама.

Народ сорок лет не слыхал слова Божия из уст своего духовного пастыря, не слыхал ни единой проповеди об обязанностях каждого перед Богом, Царствующим Государем Императором и всем вообще правительством, о чем единоверцы киргизов татары, башкиры и мещеряки слышат каждую пятницу в своих мечетях от своих указных мулл.

Кроме того, казахские дети были вынуждены жить в «полном невежестве» правил своей религии. Просители ссылались на дело Байты Асанова, которого государство осудило в 1899 г. за обучение детей религии у себя на дому. Асанов ответил вопросом: «За что меня наказывают, ведь не кабак и не публичное заведение»[538].