За пылью веков (СИ)

- Мужики! Мужики! – к костру подбежал один из бойцов, размахивая перевязанной кистью. – Там сам Берзарин* приехал! Говорят, наши блокаду прорвали!!! Надавали фашисту по рогам!!!

Один из сидящих солдат резко вскинулся и встал напротив бойца, прожигая его горящими глазами. Это был молодой мужчина, которому явно не было еще тридцати, но седина уже выбелила ему виски, покрыв темные волосы несколькими светлыми прожилками.

- Куда приехал? Где, кто говорит?! – он лихорадочно облизнул губы, в которые тут же тысячей иголочек вцепился мороз.

- Да там, у штабного ДЗОТа**. И машина подъехала…

Мужчина резко развернулся, почти отшвырнув с пути паренька, и быстрым шагом направился в указанном им направлении. Его широкая сгорбленная спина в шинели непонятного цвета темным прямоугольником выделялась в начинающих сгущаться сумерках.

- Чего это с ним? Я присяду? – боец повернулся к остальным и уселся на освободившееся место, протягивая руки к огню.

- Да семья у него в Ленинграде. Жена и две дочери маленькие. Он добровольцем в августе сорок первого ушел, а их эвакуировать не успели. Уже, почитай, два года вестей нет. Он каждый день их поминает, чтоб только живы были… – усатый солдат протянул вновь прибывшему кружку с кипятком.- Ты на, выпей, погрейся. А то пока нас кухня догонит…

Апрель 1943 года. Новосибирск.

- Мама, а как папа нас найдет? Мы же из дома уехали и ничего ему не написали! – очень худенькая, почти прозрачная девочка с каштановыми волосами, заплетенными в две косички, дернула за руку маму и подняла на нее глаза.

Женщина стояла напротив Главной военной комендатуры Сибирского края и в нерешительности теребила кончики платка, которым была повязана ее голова. Она не сильно отличалась от дочери: очень худая, с изможденным голодом и титаническими усилиями лицом и поджатыми губами. Выделялись на ее сером лице только глаза – огромные, ярко-голубые, словно весеннее небо.

Женщина и маленькая девочка. Ленинградцы, не сломленные Блокадой. Эвакуированные из родного города, и доехавшие, дожившие до своего нового дома.

- Папа нас обязательно найдет, Галенька. Мы сейчас к товарищу командиру пойдем и узнаем, где он воюет. И письмо ему напишем, что с нами все хорошо, – женщина улыбнулась дочери, подумав про себя, что был бы только ее Ваня жив, а уж найтись-то они найдутся…

- И Надю из больницы заберем? – девчушка встала на носочки, потянув маму за пуговицу серого, пережившего три военных года пальто.

- Конечно, заберем. Вот окрепнет она, и заберем. Идем, Галенька, – женщина сморгнула, прогоняя непрошеные слезы, и пошла вверх по лестнице, ведя за собой старшую дочь. Младшая, Наденька, лежала в больнице и боролась за свою маленькую жизнь. Врачи не давали никаких прогнозов, говоря о том, что четырехлетний ребенок слишком истощен и все зависит от сил ее организма. Но женщина верила, что ее Наденька сильная. И она обязательно будет жить.

Через три недели ежедневного посещения комендатуры ей, наконец, дали ответ. Иван Черноверский жив, воюет под Вязьмой. Дали адрес полевой почты.

Так домой она не бежала никогда. Влетела в полутемную комнату, выделенную эвакуированной семье в одном из многочисленных бараков, схватила листок бумаги и начала лихорадочно писать.

Апрель 1945 года. Окрестности Кенигсберга.

«Родной мой, милый мой Ванечка! Спешу сообщить тебе, что мы живы и здоровы. Все время, пока наши войска не прорвали блокаду, мы были дома, в Ленинграде. Нас вывезли в Новосибирск в начале апреля этого года. Галенька и Наденька живы, здоровы. Надюша сильно болела от истощения, но сейчас пошла на поправку. Девочки выросли очень, про тебя постоянно спрашивают. Со мной все хорошо, я тоже здорова. Работу тут дали, в госпитале теперь, медсестрой работаю. Галечка в школу пойдет в сентябре, стараюсь собрать ей все необходимое.

Ванечка, как ты там все это время? Я все эти дни только о тебе и думала. В первую зиму очень страшно было, думала – все, не выживем. Каждый день думала, что ты воюешь там, фашистов бьешь, и не знаешь, что нас нет уже… Когда за хлебом стояла, думала, когда на работу ходила – думала… Потому и живы остались. С твоим именем.

Мы очень ждем тебя, Ванечка. Девочки папу за три года заждались. Приедешь – не узнаешь, так они выросли!

И я тебя жду, родной мой.

Целую. Люблю. Твоя Александра».

В который раз перечитав письмо, мужчина бережно спрятал его в карман потертой гимнастерки. Живы его девочки. И Галенька и Наденькой, и Сашенька его, живы. Все пережили, его ждут. Дожить бы до победы… Эх, дожить бы.

Уже отгремели бомбежки и артиллерийские залпы. Кенигсберг, осиное фашистское гнездо, был взят, и сейчас Красная армия уничтожала последние очаги сопротивления. Большинству предлагали сдаться в плен, но, если ответом был огонь, топили нацистов в собственной крови.

Мирных жителей, прятавшихся по подвалам и панически боящихся наших солдат, не трогали, изредка даже помогая продуктами.

Мародеров, по приказу командующего, расстреливали на месте.