За рубежом

И я изложил ему в кратких словах, но ясно, всю теорию "понеже". Показал, как иногда полезно бывает заставлять ум обращаться к началам вещей, не торопясь формулированием изолированных выводов; как это обращение, с одной стороны, укрепляет мыслящую способность, а с другой стороны, возбуждает в обывателе доверие, давая ему возможность понять, в силу каких соображений и на какой приблизительно срок он обязывается быть твердым в бедствиях. И я должен отдать полную справедливость графу: он понял не только оболочку моей мысли, но и самую мысль.

– Как же, по-вашему, я поступать должен? – спросил он меня.

– Очень просто, граф. Каждый раз, как вы соберетесь какое-нибудь распоряжение учинить, напомните себе, что надо начать с "понеже", – и начните-с!

– Поясните, прошу вас, примером.

– Примером-с? ну, что бы, например? Ну, например, в настоящую минуту вы идете завтракать. Следовательно, вот так и извольте говорить: понеже наступило время, когда я имею обыкновение завтракать, завтрак же можно получить только в ресторане, – того ради поеду в ресторан (или в отель) и закажу, что мне понравится.

– Но ежели я не голоден?

– Ах, ваше сиятельство! Тогда извольте говорить так: понеже я не голоден, то хотя и наступило время, когда я имею обыкновение завтракать, но понеже…

– Вот видите! два раза понеже!

– Это от поспешности, граф! А результат все один-с: того ради в отель не пойду, а останусь гулять в аллее…

– По-ни-ма-ю!

– И увидите, ваше сиятельство, как вдруг все для вас сделается ясно. Где была тьма, там свет будет; где была внезапность, там сама собой винословность скажется. А уж любить-то, любить-то как вас все за это будут!

– Вы говорите: будут любить?.. за что?

– Ах, ваше сиятельство! да ведь, благодаря вам, все свет увидят! Ведь и в кутузке посидеть ничего, если при этом сказано: понеже ты заслужил быть вверженным в кутузку, то и ступай в оную!

– По-ни-ма-ю!.. Однако вы напомнили мне, что и в самом дело наступило время, когда я обыкновенно завтракаю… да! как бишь это вы учили меня говорить? Понеже наступило время…

– Того ради… так точно-с! с богом, ваше сиятельство!

– Прощайте, Подхалимов… до свидания!

Он сделал мне ручкой и, насвистывая: поне-е-же! пошел перевалочкой по направлению к курзалу. Я тоже хотел отправиться восвояси, но вдруг вспомнил нечто чрезвычайно нужное и поспешил догнать его.

– Ваше сиятельство! – спросил я, – знаете ли вы, что такое рубль?

Он взглянул на меня с недоумением, как бы спрашивая: это еще что за выдумка?

– Я знаю, – продолжал я, – вы думаете: рубль – это денежный знак…

– Но… sapristi![60] надеюсь…

– В том-то и дело, что это не совсем так. Чтоб сделаться денежным знаком, рубль должен еще заслужить. Если он заслужил – его называют монетною единицей, если же не заслужил – желтенькою бумажкой.

– Гм… но если б это было даже и так, для чего мне это нужно знать?

– Ах, ваше сиятельство! вам обо всем необходимо необременительные сведения иметь! бог милостив! вдруг, паче чаяния, не ровён час…

– Да; но даже и в таком случае… Рубль так рубль, бумажка так бумажка…

– А вы попробуйте-ка к этому делу "понеже" приспособить – ан выйдет вот что: "Понеже за желтенькую бумажку, рублем именуемую, дают только полтинник – того ради и дабы не вводить обывателей понапрасну в заблуждение, Приказали: низшим местам и лицам предписать (и предписано), а к равным отнестись (и отнесено-с), дабы впредь, до особого распоряжения, оные желтенькие бумажки рублями не именовать, но почитать яко сущие полтинники".

– Ну-с, дальше-с.

– А дальше опять: "Понеже желтенькие бумажки, хотя и по сущей справедливости из рублей в полтинники переименованы, но дабы предотвратить происходящий от сего для казны и частных лиц ущерб, – того ради Постановили: употребить всяческое тщание, дабы оные полтинники вновь до стоимости рубля довести"… А потом и еще «понеже», и еще, и еще; до тех пор, пока в самом деле что-нибудь путное выйдет.

– Позвольте! а ежели ничего не выйдет?

– Ну, тогда уж как богу угодно…

– По-ни-ма-ю!

* * *

Одним утром, не успел я еще порядком одеться, как в дверь ко мне постучалась номерная прислужница ("la fille,[61] как их здесь называют) и принесла карточку, на которой я прочитал: Theodor de Twerdoonto. Он ожидал меня в читальном салоне, куда, разумеется, я сейчас же и поспешил.

– Подхалимов! – сказал он мне, – вы литератор! вы это можете… Напишите из моей жизни трагедию!

– С удовольствием, граф, – ответил я.

– Такую трагедию, чтоб все сердца… ну, буквально, чтоб все сердца истерзались от жалости и негодования… Подлецы, льстецы, предатели – чтоб все тут было! Одним словом, чтоб зритель сказал себе: понеже он был окружен льстецами, подлецами и предателями, того ради он ничего полезного и не мог совершить!

– Понимаю, ваше сиятельство! Только все-таки позвольте подумать: надо эту мину умеючи подвести.