За рубежом и на Москве

Однако это посольство французов не имело никакого успеха, так как Алексей Михайлович обошелся без посредства Франции и заключил мирные трактаты в 1661 году со Швецией в Кардисе и с Польшей в Андрусове.

Так начались дипломатические сношения России с Францией, за два с лишним столетия до настоящего времени. В продолжение этого времени эти сношения все более регулировались, а порой совершенно прерывались, и оба государства даже дважды воевали друг с другом. Но все это не мешало питать им друг к другу уважение, что наконец в конце прошлого столетия завершилось объявлением всему миру открытого союза между ними.

VI

– А что, эти люди понимают наш язык? – спросил по дороге молодой офицер Гонориуса Одоратуса.

– Вот этот молодой немного понимает, – ответил тот, указывая на Яглина, который в это время не спускал взоров с ехавшей впереди «гишпанки» и невольно любовался красивой посадкой амазонки.

«Изрядная девка – эта гишпанка, – подумал он про себя. – Куда нашим московским репам до заморских баб и девок!»

Офицер заметил этот восхищенный взгляд молодого человека, и невольная досада шевельнулась в его сердце.

«Что этот варвар так смотрит на Элеонору? – недовольно подумал он. – Эти восточные люди, что турки, похотливы».

Осадив коня, он подождал, пока Яглин поравняется с ним, и вежливо спросил:

– Вы понимаете наш язык?

Яглин ответил, что понимает.

– Это хорошо. Стало быть, мы можем разговаривать с вами. Хотите, мы будем друзьями? – И офицер протянул молодому русскому руку в длинной перчатке.

«Что это он со своей дружбой напрашивается ко мне?» – подумал Яглин, который, будучи долгое время в посольстве, научился той истине, что за рубежом нужно быть осторожным, чтобы не попасть как-нибудь впросак, но, взглянув в открытое и показавшееся ему честным лицо молодого офицера, отогнал возникшие было сомнения и, подавая ему свою руку, сказал:

– Хорошо. Будем друзьями.

Они пожали друг другу руки.

– Мое имя – Гастон де Вигонь, – сказал после этого офицер.

Яглин сказал свое. Офицер пробовал было повторить его, но никак не мог.

Элеонора оглянулась на них и весело рассмеялась, глядя на Гастона де Вигоня.

– А я выговорю имя иностранца: Роман Яглин, – сказала она и звонко расхохоталась.

Яглин, глядя на нее, тоже рассмеялся.

– Будем и мы друзьями, – сказала Элеонора и протянула свою руку молодому русскому.

– За великую почту честь, – ответил тот и, пожав поданную ему маленькую, изящную ручку, не спешил скоро выпустить ее.

Гастон, увидав это, нахмурился и отвернулся.

В это время они дошли до губернаторского дома. Элеонора круто остановила свою лошадь и тихо сказала своему спутнику:

– Теперь я еду. О н может опять увидеть нас.

– Мы сегодня увидимся? – наклонившись к самому ее уху, спросил де Вигонь.

– Нет, на сегодня довольно, – ответила она. – Приходите, если хотите, завтра.

Элеонора пожала офицеру руку, кивнула Яглину и повернула лошадь в одну из боковых улиц.

Роман невольно посмотрел ей вслед, любуясь ее стройной фигурой и красивой посадкой. Однако Гастон де Вигонь поймал этот почти восторженный взгляд молодого «варвара» и опять недовольно нахмурился.

– Ну, Романушка, и девка же! – раздался около Яглина голос подьячего. – Вот дьяволица-то, прости, Господи, мое согрешение! Коли на грех идти да с такой еретичкой связаться, так всех наших московских девок и баб забудешь.

– Это ты верно сказал, что забудешь, – о чем-то задумываясь, ответил Яглин.

И в его уме невольно мелькнуло широкое лицо полной, дебелой и некрасивой Настасьи Потемкиной, дочери стольника Петра Ивановича Потемкина, стоявшего во главе этого посольства. Пред самым отъездом их только что помолвили, и Петр Иванович особенно хлопотал о том, чтобы взять будущего зятя в посольство, опираясь на то, что Роман, бегая часто в Немецкую слободу, научился там «языкам разным, без чего за рубежом мы просто пропасть должны», – как говорил он, хотя Роман Яглин выучился там только немецкому и латинскому языкам.

Правда, Настасья была хороша по-своему, в московском вкусе: была румяна, полна, но и только. Однако на ее полном, вечно заспанном лице нельзя было прочитать ничего; оно как бы закаменело в своем выражении. Движения тоже у нее были как бы рассчитанные, слова – ранее заученные, точно она боялась сказать что-либо лишнее или лишний шаг сделать.

«Кукла! Как есть кукла!» – решил про себя Яглин, вспомнив про свою невесту.

Но в это время они дошли до губернаторского дома. Гастон де Вигонь, соскакивая с лошади, сказал: «Я сейчас пойду и расскажу про все дяде» – и скрылся в крыльце высокого дома.

– Ух, упарился! – произнес подьячий, садясь на камень около дома. – И пекло же, прости, Господи! Кваску бы теперь хорошего… с ледком… Да похолоднее.

– А может, вина, Прокофьич, хочешь? – смеясь, сказал Яглин.

– Что же, и от винца не отказался бы.

Яглин обратился к Баптисту и спросил, нельзя ли достать где-нибудь вина.

– О, сколько хотите! – воскликнул солдат. – Здесь неподалеку есть хороший кабачок. Там доброе винцо есть.