За рубежом и на Москве

– Прикажи ему прийти ко мне. Хочу его с воеводства-то вдругорядь в посольство послать. Пусть еще раз нам и нашему государству послужит. Да, – вспомнил Тишайший, – а за этим воеводой свияжским надо кого-нибудь послать. Пусть его сюда привезут, да расспросить надо о всех его воровских делах и, коли правда окажется, так наказать нещадно, дабы и другим неповадно было.

XXVII

– Чем служить прикажешь? – с поклонами встречая Матвеева, спросил Стрешнев.

Артамон Сергеевич сухо поздоровался с ним, так как не любил этого «заплечного мастера», и быстро посмотрел кругом, как бы ища кого-то.

– По делу, по делу приехал, боярин, – затем сказал он, садясь на скамью, – по государеву приказу.

– О? – удивленно произнес Стрешнев. – Али крамола какая объявилась, что царь-батюшка тебя сюда прислал?

– Нет, никакой крамолы нет, я по другому делу. По твоему приказу схвачен дохтур Аглин Роман?

– По моему, боярин, по моему, – со сладенькой улыбкой ответил Стрешнев. – Только скажу тебе, боярин, ты бо-ольшую промашку с этим дохтуром сделал. Ведь он-то вовсе не зарубежный человек.

– А кто же такой? – равнодушно спросил Матвеев.

– А беглый толмач царского посольства Петра Ивановича Потемкина Ромашка Яглин.

– Твоего кума?

Стрешнев смутился немного и, запинаясь, ответил:

– Да… он мне кумом приходится.

– Который извет на Яглина сделал тебе?

– Ну, так что ж, что извет? Ведь не лжу же он сказал? Ромашка и сам в том повинился.

– Ну? – удивленно сказал Матвеев. – Ну, да, впрочем, это беда не велика: про нее и сам царь знает.

Стрешнев провел рукою по лысине: аргамаки начали ускользать от него.

Вдруг ему пришла в голову мысль.

– Коли царь это знает, то, конечно, не беда, – сказал он. – А вот беда: с пытки он повинился, что замыслил злой умысел на здоровье государево. Хотел – вишь ты – его зельем каким-то отравить и извести вконец корень царский.

– С пытки, говоришь? Ну, это важно! А покажи-ка, боярин, мне эти пыточные речи…

Стрешнев беспомощно оглянулся и даже порылся в бумагах.

– Видно, дьяк унес их с собою, боярин, – сказал он затем. – Не могу найти те списки.

– Ну и шут с ними, коли так! – равнодушно сказал Матвеев. – А видал ты, боярин, у воеводы Потемкина, кума-то твоего, перских аргамаков? – переменил он вдруг разговор.

– Н-нет… – нерешительно сказал Стрешнев, пытливо поглядывая на Матвеева.

– Разве? А я вот как сюда шел, так их вели. Я остановился и спрашиваю: куда их ведут? А мне отвечают: в подарок-де от воеводы Потемкина боярину Стрешневу… Ужотка я похвалю царю воеводский подарок тебе.

У Стрешнева даже пот выступил на лысине, и он не мог ничего сказать.

– Ну а теперь вернемся к Яглину, – продолжал Матвеев, вдосталь налюбовавшись смущением Стрешнева. – Государю ведомы все вины Яглина. Он сам в них повинился государю, и государь его простил. А потому изволь сейчас же освободить дохтура Романа Яглина.

Аргамаки окончательно ушли из рук главы Разбойного приказа.

В ту минуту, когда раздетого и со связанными позади руками Яглина палач уже хотел подтянуть на дыбу, в застенок вошел Матвеев со Стрешневым.

– Освободить его! – приказал Матвеев, указывая на Яглина. – Государь все вины твои простил, Роман, – обратился он затем к развязанному Яглину, который со слезами радости схватил его руку. – А теперь пойдем твою женку выручать.

Рыжий палач даже сплюнул с досады.

– В кои-то веки дорвался до немца – и тот ускользнул, – сказал он, когда Матвеев с Яглиным ушли из застенка.

– Не печалься, Ванька, – сказал один из стрельцов. – Дохтур-то, вишь ты, не немец, а русским оказался.

– Ну? – удивленно сказал тот, а затем, качая головою, произнес: – И берется же православный человек за такое поганое дело, как дохтурское. Лучше катом, по-моему, быть.

Матвеев с Яглиным вышли на крыльцо.

– Ну, Роман, хочешь теперь с женою повидаться? – добродушно улыбаясь, спросил боярин.

– Боярин, прошу тебя, пойдем к ней скорее! – умоляющим тоном произнес Яглин, складывая руки на груди.

– Ну, ехать недалеко придется, – по-прежнему усмехаясь, произнес Матвеев, а затем сказал стрельцу: – Крикни-ка мой возок! Я отослал его за угол.

Стрелец выбежал за ворота, и через несколько минут у ворот снаружи послышался скрип санных полозьев.

– Ну, пойдем, – сказал Матвеев.

Они вышли за ворота, и у Яглина вырвался из груди крик радости. Сидевшая в санях Элеонора, также вскрикнув, замерла у него на шее. Матвеев, ласково улыбаясь, смотрел на них.

XXVIII

У Тишайшего в вечер этого дня собралось на Верху немного народа. Ему было лучше, и он приказал позвать к себе наиболее близких ему людей.

В комнате было светло. Сам царь сидел в углу у шахматного столика и играл со своим постоянным партнером – Матвеевым – в шахматы. Несколько бояр стояли полукругом и смотрели на игру. Другие толпились кучками и вполголоса разговаривали между собой.

– Шах и мат тебе, Сергеич, – выиграв игру удачным ходом и весело смеясь, сказал царь. – Конец тебе, боярин! – И он, улыбаясь, посмотрел на Матвеева.

Последний с недоуменным видом разглядывал позицию, пытаясь отыскать свою ошибку, и, махнув рукою, сказал: