За рычагами танка

Сосед по койке справа, словно читая мысли Рагозина, спросил участливо:

— Что, танкист, небось резать предлагают? Не давай, пускай лечат. Им только попади, отхватят за милую душу.

Вскоре в палату вошел хирург и, тронув Рагозина за плечо, сказал тихо:

— Вставай, танкист, надо готовиться, решайся, не тяни. Для тебя сейчас каждый час дорог, с гангреной шутить нельзя. Начальник распорядился ампутировать безоговорочно и немедленно.

— Резать не дам. Лечите!

— Не можем. Мы за твою жизнь несем ответственность и обязаны ее спасти.

— Не уговаривайте…

На другой день в палату вошла женщина в военной форме и в белом халате внакидку. Из-под соскользнувшего с плеча халата Рагозин увидел полковничий погон. Остановив взгляд на койке Рагозина, она сказала тоном, не допускающим возражения:

— Раненый Рагозин, сегодня не завтракать: в десять часов пойдете на операцию. Сестра, сделать все необходимое, — сказала она сопровождавшей ее медсестре, — а к десяти подать в операционную.

— Я не дам резать ногу, — заявил Рагозин запальчиво.

— А я вас и не спрашиваю, дадите вы или не дадите. За вашу жизнь здесь в госпитале отвечаю я. Позвольте мне и решать, как вам ее сохранить. — Повернувшись, она вышла.

— Не возражай, Ванюша, это главный хирург госпиталя, с ней спорить бесполезно, она точно знает, что нужно делать и в таких случаях, как у тебя.

Через час старшина Рагозин лежал на операционном столе.

Сознание вернулось к Рагозину только вечером.

Вскоре пульс больного стал приходить в норму, сердце билось ритмично, дежурная сестра, уверенная, что ничего не произойдет, вышла по делам. Как раз в это время Рагозин проснулся и попытался встать с койки на правую ногу, не понимая, что она отсутствует, и, не найдя опоры, упал на пол, больно ударившись культей о край железной койки. Рагозин с полминуты лежал на полу с блуждающими глазами, пытаясь осмыслить случившееся. Глянул на ногу и, обнаружив вместо нее забинтованный обрубок, пришел в ярость. Все происходившее вчера в операционной восстановилось в его сознании как, тяжелый сон. Уцепившись руками за койку, Рагозин застонал, отбросив наотмашь соседа, попытавшегося помочь ему подняться. Потом сдернул с койки подушку и запустил ей во вбегавшую в палату дежурную сестру. За подушкой туда же полетела алюминиевая кружка, свалившаяся с тумбочки, а за ней перевернулась и сама тумбочка с шумом и грохотом.

Подбежавшая сестра обняла его, стала успокаивать. Неслышно вошла в палату хирург Софья Давыдовна, положила Ивану руку на плечо, сказала ласково:

— Что же ты делаешь, Ванюша, опомнись!

Рагозин глянул на нее глазами полными слез, сжал было кулаки, но верно осмыслив все сразу, взобрался на койку, сел и с болью в голосе спросил:

— Где моя нога? Кем теперь буду? Обузой государству? Кому нужен безногий горняк!

— Успокойся, Ванюша, и прости меня за некоторое сравнение: есть люди без головы, и то работают. А ты — классный специалист, метростроевец. В конце концов можешь учиться, избрать такую специальность, где и головой поработать можно. А голова у тебя, как видно, светлая. Вот только если голову повесишь, сломаешься духом, тогда действительно будешь обузой для общества.

Рагозин еще долго слушал молча материнскую воркотню Софьи Давыдовны, наконец сказал, глубоко вздохнув:

— Спасибо вам, Софья Давыдовна, за науку, а за горячность простите: нервы сдали, не выдержал, не смог…

— Вот и хорошо, что понял. Теперь подкрепись и отдохни. А мне нужно в операционную.

— Уговорила, — иронически заметил выздоравливающий сосед справа, когда Софья Давыдовна скрылась за дверью. — Ей теперь что? Отрезала, и ладно, возни меньше. А то ведь лечить надо…

— Ты не ной над ухом! Чего напеваешь человеку, хочешь, чтобы, кроме ноги, он еще и веру в себя потерял, жизни собственной не рад стал?

— Бороться, бороться… Затвердили одно. А много на одной ноге поборешься! Да на этом, может быть, и не кончится. Чего доброго, и того, вперед ногами…

— А ты меня, дядя, не хорони раньше срока! — вдруг вспылил Рагозин. — Я жить хочу и буду жить, потому земля наша родная теперь очищена от врага. Наш народ всю свою мощь вложил в этот удар, и моя доля ратного труда тут есть. А ты каркаешь — «вперед ногами». Земля-то наша теперь в глубоких шрамах и рытвинах. Чтобы залечить эти шрамы, каждый человек будет нужен. Ты, верно, сам-то пробежал по жизни вскачь и не заметил, какая она? Вот и напеваешь, — все больше распаляясь, продолжал Рагозин. — Верно сказала Софья Давыдовна: если нос повесишь — сломаешься. Ты, верно, этого хочешь, коли каждый день наговариваешь мне?

— Правильно, танкист, — вмешался в разговор приковылявший на костылях к койке Рагозина пожилой комиссар. — Не гнись и не ломайся. Ведь молод еще. У тебя вся жизнь впереди.

Комиссар, сложив костыли, присел на край койки Рагозина и, пристально глянув ему в глаза, спросил:

— Коммунист?

— Да, на фронте перед боем приняли.

— А на гражданке кем был?

— Шахтер я, на угольке работал, а потом метро в Москве строил.