За секунду до взрыва

Незнакомец поднялся и пошел в глубину парка. Александр поплелся в противоположном направлении. То есть как раз к беседке. У меня екнуло сердце от испуга: обнаруженной быть не хотелось. Но Александр вдруг резко развернулся и побежал вслед за незнакомцем. Что уж он там понял из его приказаний, я не знаю. Но спокойствия этот подслушанный разговор мне не прибавил.

До елки еще два дня. А пока можно жить беззаботно и весело.

– Права ты, Милка! Ну никакого у Деда чувства прекрасного. Зато аппетит отличный. Что бы ни было, ему главное наесться от пуза!

– А что? Зато в еде я знаю толк. Не хуже, чем ты во всяких там рифмах. А что такое рифмы? Ими сыт не будешь. – Дед ничуть не обиделся на мою подковырку.

– Хороший обед – штука стоящая, – поддержал его Томас.

И тут мне в голову пришла замечательная мысль.

– У нас же праздник, можно сказать! Полугодие закончилось. Так давайте отметим! И начать можно как раз с обеда в «Таверне на чердаке»!

Томас недоуменно присвистнул, а Милка пожала плечами: мол, неудачная шутка. И только Дед сразу все понял, и в его желтых глазах вспыхнули веселые жадные огоньки.

«Таверна на чердаке» – это клевое, но совсем не дешевое заведение в Старом городе. Мы с Дедом иногда бываем там. Потому что тихо и карточкой можно расплачиваться. Когда началась блокада, почти везде стали принимать только наличные. Но у старого одноглазого пирата Майка (которого, на самом деле, зовут Михель, и он вовсе даже не одноглазый и не старый) безналичный расчет по-прежнему в ходу. А я же не могу таскать с собой в кармане пачки марти!

Возможно, не всегда «Таверна на чердаке» такое уж тихое заведение. Говорят, вечером и по ночам там собираются расплодившиеся во время войны контрабандисты, и тогда заведение вполне соответствует своему пиратскому стилю. Но мы с Дедом ходили туда днем, когда в таверне спокойно и пусто. Одноглазый Майк всегда хорошо нас принимал: а что, наши (точнее, мои) деньги ничем не хуже контрабандистских.

– Ребята, это правда. Мы с Мартой туда захаживаем. Марта ведь у нас при деньгах, вы же знаете.

– Конечно! А все как раз из-за папиных рифм. Так что и рифмами можно пообедать, получается.

Я так легко сказала об этом, что даже сама удивилась. Раньше никогда не могла вспомнить об отце между делом. И без слез.

– Скорее не рифмами, а детективами и фильмами-боевиками.

Надо же, и Дед раньше себе такого не позволял. Милка и Томас мялись:

– Как мы, за твой счет-то…

Деда такие мелочи не занимали никогда.

– Да ладно вам, люди! Я ж конкурс выиграла, с меня причитается.

– Значит, будем, как эти, про которых в листовках – «кутить в ресторанах, когда другие голодают»? – Милка все никак не решалась.

Но дело решил Томас, отбросил со лба бесцветные волосы (недаром же Альбинос!), бесшабашно махнул рукой:

– А что ж, нам только голодать? Вот и нажремся, назло всем врагам!

И мы побежали вниз, в раздевалку, легкие и веселые. Хохочущие. Чуть-чуть притихли и сгорбились под неотступным злым взглядом Черного Иосифа. Только Деду было вроде бы наплевать. Хотя проклятый Иосиф особенно пристально изучал именно его лицо.

Рождественская история Томаса

– Ну вот, плачу я и твержу сквозь слезы: «Папа, пусть Санта заберет это ружье, все равно я не могу его сам заряжать, пружина слишком тугая. И вообще я игровую приставку у него просил, «Суперальбин», как у Роберта». Кстати, меня ведь и Альбиносом тогда прозвали не только из-за волос, а из-за того, что я прямо фанатом этой игры был.

Зачем мне, говорю, музыкальное ружье, я уже не маленький. А отец улыбается и плечами пожимает: «Ну какой же большой, если из-за ерунды всякой плачешь. Да и вообще, не понравился подарок Санта-Клауса, у него и проси поменять. А я тебе не волшебник!»

– А что за музыкальное ружье? – удивилась Милка.

Томас взял еще кусок так называемого копченого мамонта (на самом деле, свинины, приготовленной на вертеле) и начал неторопливо и даже как-то обстоятельно жевать. В этот момент он ужасно смахивал на Деда, который ест так же неторопливо и обстоятельно, будто боясь недожевать хотя бы один, самый маленький кусочек, упустить самый малоразличимый оттенок вкуса. Вот они оба и жевали в унисон, будто маршировали: раз-два, раз-два.

Мне мамонта уже не хотелось, да и Милка явно наелась. Она нетерпеливо дернула Томаса за обтрепанный рукав свитера, повторила вопрос:

– Что за музыкальное ружье?

Томас так же неторопливо, как ел, вытер рот салфеткой, стилизованной под черный пиратский флаг с черепом и костями, и продолжил:

– Были тогда, а точнее, где-то за год до этого в моде такие игрушки. Детское ружье, которое заряжалось ну вроде как пробкой, что ли. И вот когда эта пробка выстреливала и во что-нибудь попадала, то начинала мигать и переливаться разноцветными огоньками и играть мелодии, причем почти всегда разные.

– О, у меня такое было, – Дед так обрадовался, словно они с Томасом общего знакомого случайно обнаружили. – Когда мне шесть лет исполнилось, я буквально выклянчил его у отца!