За секунду до взрыва

– Да уж недели две, наверное. Сначала не верил даже. А потом чуть не лопнул от счастья!

– А чего ж не зашел ни разу? – мне вдруг стало обидно – и сразу тревожно. Все же Александр, пусть и привилегированный, но все же пленный. Человек, значит, подневольный.

– Да не пускали меня. Говорили, слабая ты очень, больная, боялись, от потрясения хуже станет. А сейчас, смотрю, вполне себе оклемалась. По крайней мере, губы дуешь, как здоровая.

– А еще Марта наверняка хочет узнать, укокошила ли она Иосифа Черного. – В кабинете материализовался Дед. Он возник ниоткуда, так же необъяснимо, как давеча исчез. – Жив этот подонок, как и подсказывала мне элементарная логика. Говорил же я тебе, что с такими ничего не делается. Так что орден за полное и окончательное уничтожение врага тебе не полагается.

– Санька, чего язык распускаешь! Да и вообще, кто тебя звал сюда? Видишь, я с людьми разговариваю, не встревай, геть отсюда, – Третьяков сморщил нос и махнул рукой по направлению к двери, в которую, между прочим, Дед не входил и не выходил. Наверное, где-то была другая.

– Это что еще за «геть» такое? И что значит «с людьми разговариваю»? Я не человек, что ли?

– Ты рядовой! И не выполняешь приказ генерала и главнокомандующего! Я сказал – выметайся, стало быть, выметайся.

Я не могла понять, всерьез или в шутку пререкаются старший и младший Третьяковы. Но сам Дед не желал разбираться в этом:

– И не подумаю выметаться!

Он по-хозяйски развалился в кожаном генеральском кресле. Сам Третьяков сидел на шатком стуле, напротив меня – через узкий и длинный стол – и рядом с Александром.

– Путь он остается! – мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы Дед никуда не уходил. Я чувствовала, что решается нечто важное в нашей судьбе. И пусть Дед, мой самый лучший в мире друг, будет рядом.

– Ладно, если Марта не против. А насчет дисциплины и приказов мы с тобой еще побеседуем.

И опять неясно: в шутку он или всерьез – про приказы.

– В общем так, Александр. Завтра очередной обмен пленными при посредничестве Красного Креста. Ты уже достаточно оклемался. С Мартой встретился. Так что пора и домой. Как я говорил, учись, работай, будь самим собой. В четверг будешь в Городе.

– Не «будешь», а «будем». Ведь и я тоже – домой.

Мне радостно, потому что домой, к маме, очень хотелось. Да еще с Александром. И горько – потому что понятно, что Дед в Город не вернется. По крайней мере, пока не кончится война. А когда она еще кончится! Значит, расставание. Нет, не может быть, чтобы совсем навсегда, чтобы нас поубивало, если уж из такой передряги вылезли. Но надолго – это уж точно.

Надолго – это может быть навсегда. Как говорил папа, время меняет людей, после долгой разлуки можно встретиться уже с совсем другим человеком. А папа не знал, что война меняет людей еще сильнее. К тому же года через два-три (не может быть, чтобы война столько тянулась, но все же) мы уже совсем вырастем. И что если наша «Кровавая Мэри» в таверне и наши первые поцелуи покажутся детскими и смешными, не стоящими даже воспоминаний?

От этих мыслей меня отвлек взгляд – точнее взгляды: брата и генерала. Странные такие взгляды, будто они что-то хотят сказать, только не решаются. Первым решился Третьяков:

– Марта, послушай меня. Я понимаю, ты хочешь домой. Но пойми и ты. Да, Иосиф Черный остался жив, а господину Силику удалось даже добиться отстранения замдиректора Бака и сохранить руководство школой за собой. Чего это стоило – отдельный разговор, да и не для посторонних ушей. Но возвращаться в Город тебе опасно, потому что кто такие Александр Извид и его мать, теперь известно всем. И тебе опасно, и многим близким тебе людям будет ох как непросто, если ты вернешься.

– И что же? – в глазах темно, в ушах колокольное гудение, будто бы со всего размаху врезалась в стенку. – Здесь я не останусь, ясно вам, не останусь, никогда! Я не знаю, какая моя война и моя сторона, но эта сторона – не моя! Пусть даже Дед на этой… Но Дед – русский, и он Третьяков, и Город – не его родина. А я Даба, Город – мой дом и единственное, что у меня осталось. Мама, Александр, школа, Томас и Милка – все они в Городе! А я – там, откуда по ним стреляют?

Я бегала по кабинету и кричала, выплевывала – и снова глотала собственные слова, они царапали мне горло, как корки засохшего хлеба. А потом почувствовала на своих плечах руки, тяжелые и ласковые одновременно. Так когда-то, совсем в другой жизни, обнимал меня отец. Я ткнулась в чуть пахнущий табаком генеральский мундир – и умолкла. Все слова разом кончились.

– Нет, здесь ты не останешься. – Третьяков заговорил тихо, но как-то очень отчетливо. – Мы хотим отправить тебя в Москву. Недавно заключено соглашение, согласно которому все жители Республики, кому нет еще шестнадцати лет, могут без сопровождения взрослых выехать с ее территории в качестве беженцев. Но только если имеется подтверждение, что в стране, куда они выезжают, их согласны принять. Родственники, знакомые, благотворительные организации.