За семью печатями

Чудовищно скупая и при этом с большими амбициями, Богуся всячески скрывала свою прижимистость. Властная и ревнивая, она и эти качества старалась прикрыть кажущейся заботой о муже и семье. Угрюмая, молчаливая и необщительная, она и мужа пыталась лишить общения с друзьями-приятелями, охотнее всего приковав бы благоверного к батарее парового отопления и в то же время заставляя его искать нужные и полезные знакомства. Такие противоречия усиливали раздражительность пани Богуславы, доводя её до нервного расстройства. Ко всему этому работала она в приёмном покое больницы и в её обязанности входило давать посетителям справки и вообще информацию. Будучи по натуре скрытной и недоброжелательной, Богуся терпеть не могла что бы то ни было сообщать людям, поэтому сведения о времени приёма главного врача или номере рентгеновского кабинета ей приходилось когтями вырывать из глубин собственного естества. А уж чтобы улыбнуться посетителю или больному.., такое ей дорого обходилось. И не столько ей, сколько другим людям, обратившимся за справкой. Почему администрация больниц и поликлиник сажает в справочных бюро подобных баб — понять невозможно.

Правда, пани Богуслава обладала и достоинствами. Она была прекрасной хозяйкой, дом её блистал прямо-таки больничной чистотой, готовила она превосходно, никогда не болела и отличалась исключительной выносливостью. А также красотой, если кому-то нравятся могучие голубоглазые блондинки, пышущие здоровьем, которым есть на чем посидеть и чем подышать. Хлюп как раз любил таких женщин. А кроме того, он очень любил поесть.

Вот почему Хлюп во всем подчинялся своей половине и изо всех сил старался скрыть от неё контакты с приятелем, столь ею не любимым. Понятно, что встречи и даже разговоры однокашников по вышеизложенным причинам стали весьма ограниченны, от чего оба страдали, ибо с детства привыкли делиться друг с другом и радостями, и горестями и во всем советоваться. Карпинский понимал друга, сочувствовал ему и звонить старался только на службу, когда же приходилось звонить Хлюпу домой, прибегал к такому фортелю: услышав в трубке голос ворчливой супруги приятеля, включал автоответчик с заранее записанным текстом, и официальный дамский голос произносил: «Говорит секретарь директора Яцека Настай. Пан директор желает говорить с Северином Хлюпом». Ответственная секретарша несуществующего директора повторяла эти две фразы до одурения, пока к телефону не подходил сам Хлюп, или отключалась, выяснив, что того нет дома. Если Северин поднимал трубку, то разговаривал с Карпинским крайне почтительно: «А, господин директор, очень рад. Слушаю вас». И потом любопытная мегера могла уловить лишь «да» или «нет».

К счастью, пани Богуслава работала посменно, у неё случались дежурства в приёмном покое, на работу выходила то утром, то вечером, и иногда её по целым дням не было дома. Тогда приятели могли посидеть себе за кружкой пива и поговорить от души. Причём не обязательно в пивной, можно было устроиться даже у Хлюпа. Приёмные дети Северина в данном случае держали сторону отца и некоторых указаний мамули не выполняли.

Вот так в общих чертах обстояло дело, когда сообщник принёс Карпинскому его долю заработанного. Доля была уложена в неимоверно тяжёлый старый портфель могучих размеров и состояла из двух толстенных стопок стодолларовых купюр, двадцати килограммов золотых монет в виде увесистых колбасок и небольшой коробочки с весело поблёскивающими алмазами. Общая стоимость содержимого портфеля тянула на двадцать два миллиарда злотых тогдашними деньгами.

От Карпинского сообщник направился прямиком в аэропорт и уже через два часа летел в Амстердам. Карпинский ещё задумчиво сидел над портфелем, ломая голову, где бы его спрятать, когда в дверь кабинета заглянула вернувшаяся с работы дочь Эльжбета.

— Папуля, Клепа явился, — шёпотом предостерегла она отца. — Пришёл следом за мной. Если что надо спрятать — давай по-быстрому, я его задержу в гостиной.

У Карпинского от ужаса по спине поползли мурашки. Клепа, тот самый шурин, от которого следовало прятать все мало-мальски ценное! Разумеется, Клепой его прозвали в доме Карпинского, при крещении он получил нормальное имя Зигмунт. Надо же было явиться этому клептоману именно теперь, когда в доме появился портфель с сокровищами! Прямо проклятие какое-то.

Услышав страшное сообщение, Карпинский совсем пал духом и даже не встал со своего места, лишь глубже затолкал под стол портфель и поставил на него ноги. Хорошо сообщнику — перевёл денежки в надёжный банк и сам теперь летит в нормальную страну, а как быть ему со своими капиталами?

В кабинет вошла Кристина, будущая жена, и плотно прикрыла за собой дверь.

— Просто ума не приложу, что делать, — пожаловалась она. — Мы с тобой разъезжаемся, а одной Эльжбете с Клепой не совладать. Есть какая идея?