За семью замками. Снаружи

Они все — дети системы, которой годами не было дела до них. Для которой Агата — преграда. Гаврила и Костя — человеческий мусор. Полина — марионетка. Отчасти такая расстановка ролей обусловлена личными особенностями людей, которые по воле случая были их безразличными родителями, родней, просто алчными знакомыми. Отчасти — общим состоянием безразличия, которым пропитан воздух. Костя не собирался играться в социализм и заставлять трудяг платить за бездельников, а ещё сплочать то, чему не свойственно сплочаться. Но он собирался сделать так, чтобы миллион обходных тропок поросли травой, а у людей появились определяющие путь дороги.

У беспризорников. У перепуганных девочек. У жертв. У запутавшихся. У нуждающихся в помощи. У желающих менять свою жизни. Расти над собой. У желающих подняться, если упали. У каждого.

Испытывать страх при этом должны не они, а виноватые. Они же должны преодолевать. Сложности — для них.

Эта формула на словах казалась очень простой, но реализовать её…

Спроси Гаврилу Костя, верит ли он, что другу удастся это сделать, он ответил бы честное: конечно же нет. Утопию построить невозможно. Но он уважал Костю за стремление. Это было куда более благородным, чем обычная жажда получить свой адреналин на новой высоте, с которой они начинали.

— Понимаю. Мою кандидатуру ты знаешь…

Костя снова кивнул, поднимая ненадолго взгляд в стену перед собой над головой Гаврилы. Последние несколько недель Гаврила носил ему уже совсем другие папочки. Давно не до моделек. Теперь — толпа технократов разной масти, степени образованности, возраста и пола. С кем-то Костя встречался лично. Кого-то предлагали из уже сформировавшейся команды. Кого-то отсеивали ещё на этапе первого изучения.

Парадокс состоял в том, что вокруг — множество образованных людей. Но большинство из них — тщеславные, распальцованные пиздаболы. А кто не пиздабол — тот не особо-то рвется, потому что не дебил. И часто кажется, что у них неограниченный выбор без выбора.

Но своих непременно нужно найти. Желательно честных. Желательно мотивированных не присосаться к кормушке. Желательно тех, кто свой путь от беспринципного говна к человеку уже прошел. Тех, с кем можно говорить и чувствовать, что на одном языке.

Наверное, это задача была для Гаврилы куда более сложной, чем все предыдущие. Самой ответственной. И самой интересной.

Своего Премьера он нашел. Косте предложил.

Они даже уже встречались.

Гордеев не сказал ни да, ни нет. Думал.

Правда осталось-то очень недолго. Они должны сформировать правительство в сроки. Поэтому откладывать некуда. Нужно решать.

— Вы с главным по министерствам договорились до чего-то?

Гаврила спросил, Костя показательно закатил глаза. Все встречи и разговоры с человеком, возглавляющим государство, заканчивались тем, что Костя вставал и уходил. Потому что его готовность дать палец расценивалась как предложение отхапать руку. А рука ему нужна была самому.

Вышинский всё так же был тряпкой, которую рваным флагом подвесили в воздухе, чтобы периодически потряхивать перед бычком. Он всё так же под домашним арестом. Но теперь вроде как реально сидит дома, не отсвечивая. Главный божится, что отброс сядет. А Косте не надо божиться. Ему нужно делать.

Делать и не ставить условий — явных или завуалированных. Главный же, к сожалению, пытается.

Выторговывает портфели. Строит мосты. Лавирует, как учил. Балансирует. Идет на компромиссы.

Бесится, конечно, что приходится общаться с таким ретивым молодым мудаком с самомнением. Но продолжает это делать, потому что альтернативы у него нет.

— Он хочет себе нормальные. Я готов поделиться тем, что его не интересует. Я же не совсем дебил, чтобы давать продолжать мыть там, где они больше всего и успешней всего мыли. А он не дебил, чтобы не попытаться самые важные схемы сохранить. Он отлично понимает, как мы будем работать и на чём мы будем выезжать. Я хочу оставить ему только то, на что он имеет право.

— Он бесится?

Гаврила кивал, слушая Костю, а потом задал вопрос вроде как невпопад, но у Кости он снова вызвал улыбку. Немного мальчишескую. Шкодную. Подтверждающую, что он от всего происходящего получает удовольствие. Ему в кайф. Он — кот, который гоняет мягкой лапой мышь размером с космический шаттл.

— Пиздец как бесится… Я думаю, если бы мог — сам Вышинского грохнул бы за подставу…

Костя сказал, не жалея и не сомневаясь, что прав.

— Или тебя грохнул бы…

А получив тихий ответ, вернул взгляд на лицо друга. В нём не было ответных смешинок. Потому что это тоже правда.

Наверное, загнись сейчас Костя — власть, находящаяся на краю пропасти, — сходила бы всем кагалом в церковь ставить свечки. Потому что иначе, как чудом, это не назовешь.

И риск, что главный психанет, исключать было нельзя…

Костя об этом всегда помнил. Помнил, но это не мешало ему действовать так, как считал правильным.

Когда-то Вышинский по-отечески предупредил, что «такого охуевшего» грохнут быстро. Костя откуда-то точно знал: нет. Поймает пулю телом — сдохнуть всё равно не сможет. Слишком важно сейчас жить.