За синими горами (СИ)

— Притупляются запахи, звуки, слабеет память, уходят чувства… Я оболочка для собственного ребенка. Я скорлупа, Лара…

— Но, Ясенька… Но тогда зачем?.. Зачем мы уехали? Если Анхен там был, если… он ведь мог бы найти тебя…

— Мог, — спокойно кивает она. — А ты правда думаешь, что я этого хотела? Что я этого хочу — чтоб он нашел меня такой: изуродованной, умирающей, совсем скоро — безумной? Чтобы он сотни лет потом помнил меня искалеченной? Помнил мою боль, мое отчаянье, мой страх, вот эту беспросветную тьму? Я умираю, Лара, я уже мертва, меня нельзя вылечить. Так пусть помнит меня веселой. Помнит меня счастливой. Он ведь сделал меня счастливой, он смог…

Я плачу. Наверное, я должна ревновать, но я плачу. Он сделал ее счастливой? Она считает, что да… Как же мало она хотела для счастья — три месяца за триста лет…

— Еще зимой ты хотела умереть у него на руках…

— Я тогда не была калекой, — отзывается она излишне резко. И даже отстраняется от меня, находит силы. — И думала лишь о себе. Это принесло уже достаточно бед, ты не находишь?

— А сейчас? — не могу согласиться, что хоть что-то изменилось. — Ты околдовала его, заворожила, заставила полюбить больше жизни — и лишаешь его последней возможности быть с тобой? А жить, зная, что еще целый год он мог бы быть рядом, ему потом будет как?

— Заворожила? — она чуть недоуменно хмуриться. — А, ты о том, что я усилила его чувства? Тот эмоциональный всплеск… — она чуть качает головой, губы трогает горькая улыбка. — Тот «приворот» давным-давно прошел. Сошел на нет еще до того, как мы расстались. Это был именно всплеск, как морская волна: нахлынула и растворилась. Осталась память, да вкус соли на губах, да желание вновь пережить этот шквал эмоций, этот накал страстей… и ровное море до самого горизонта… Он неплохо жил без меня сто лет, вздумает сожалеть — пусть сожалеет о них. Я тогда была здорова, красива, полна сил и желаний. А жалость к калеке — спасибо, уже не требуется.

— Ясмина…

— К тому же, он не умеет, — продолжила она, будто не слыша. — Сидеть у постели, держать за ручку, покорно ждать… Ему надо мстить, крушить, убивать… Ну, разрушит еще один город. Ему станет легче. А мне?… Столько смертей на моем счету. Полагаешь, мне безразлично?.. И ты зря мне не веришь, — продолжает она почти без паузы. Лихорадочно, нервно. — Встреть он тебя в те дни — со мной, без меня — он убил бы… Он не знал, что у меня есть повод бояться Владыку. Не знал, что есть повод бежать. Зато знал, что я хотела спасти тебя. Мы с ним спорили из-за этого. У него есть жуткое свойство — отсекать. Все ненужное. Он выбирает главное, а остальное — в огонь, даже если вчера любил, даже если ценил… Так что спор был не столько о тебе, сколько о нем и его моральных принципах. Но он был, и он был последней нашей беседой, а такого не забыть… Вот и выйдет, что тебя спасла, а сама погибла, и если б не ты… Да, я знаю, что все было не так, ты это знаешь, но он… — она отчаянно качает головой. Потом вновь придвигается ближе, обнимает, прижимаясь всем телом, кладет голову мне на плечо. — Ты встретишь его однажды с ребенком на руках, и он простит тебе все, — мечтательно рассказывает она мне красивую сказку. О счастье, как оно ей видится. — Даже то, в чем еще не успел обвинить. И исполнит любое твое желание, и одарит всем… Даже купит тебе этот город вместе с больницей, у него есть счета в местных банках, я их просто не знаю… Ты только дождись, — голос становится отчаянным, умоляющим. — Не бросай мою девочку. Меня. Не бросай. Пожалуйста…

— Яська, — обнимаю ее в ответ, глажу по волосам. Таким длинным уже, совсем не вампирским. Белым-белым, как облака. — Я правильно поняла, ты пытаешься меня шантажировать? Брошу ребенка — злой Анхен придет и убьет, а не брошу — подарит дворец? Как ты только подумать могла, что я смогу вас бросить? Тебя ли, ребенка, вас обоих?.. Ты мне только скажи, он хоть когда-нибудь нас найдет? Если не ищет, если не чувствует?

— Найдет, — отвечает она совершенно уверенно. — Я это видела, я это знаю. Я не знаю, как и когда, но он найдет. Никогда в этом не сомневайся.

Киваю. А что остается? Даже если она вновь лукавит из страха, что я оставлю ее малыша.

— Погоди, — только тут понимаю, что она сказала мне прежде. — Это будет девочка? Ты уверена? То есть он… она… воплотилась?

— Она, — голос вампирши вновь становится мечтательным. — Воплотилась… А кто ж еще, если я отдала свою душу?.. Ты назови ее Ясминой, ладно?

— Ты сама назовешь. Не спеши. Нам до родов еще… жить и жить…

— Я могу потом не успеть… Или не смочь… Или забыть… Такими темпами… разум может и не дожить… Но ты не бойся, ребенок родится нормальным. Здоровым.

— Я не боюсь. Я, наверное, ничего уже не боюсь.

Мне когда-то казалось, что страшно — это когда умираешь. Оказалось, страшнее — хоронить заживо. Смотреть на живого и понимать, что уже не спасти. А надо еще разговаривать, улыбаться, строить планы, обсуждать дела… А надо еще работать, а значит по-прежнему оставлять ее на целые дни одну. А Пашка вновь страдает о своем разбитом сердце, и надеяться на его помощь бессмысленно…