За скипетр и корону

– Видишь ли, – сказала она, – прежде, когда он упрекал меня и разыгрывал Отелло, если кто-нибудь за мной ухаживал, мне было все равно – я смотрела на него с высоты величия и отвечала ему смело и уверенно. Теперь же, – продолжала она, не сводя с него глаз, пылавших страстью, причем розовые бантики на ее груди поднимались и опускались с удвоенной быстротой, – теперь я дрожу, мое сердце бьется и гонит кровь по жилам, потому что…

Она снова бросилась к нему, спрятала лицо на его груди и прошептала:

– Потому что я теперь сознаю себя виновной.

Штилов нагнулся и прижал ее к себе.

– И ты об этом сожалеешь?

– Нет, – отвечала она чистосердечно, – но мне обидно думать, что он мой муж, что я от него завишу, завишу, – прибавила дама тише и запинаясь, – во всех материальных вопросах. И когда супруг дает чувствовать эту зависимость, тяжело дает чувствовать…

– Зачем же тебе от него зависеть, – прервал он ее, – когда у тебя есть друг, слуга, которого ты осчастливишь, если скажешь, что тебе надо, чего ты желаешь?

– О, мне так мало нужно! – сказала она. – Но он отказывает мне во всем!

– Бедная Тони! Может ли быть, чтобы эти губки когда-нибудь высказывали желание напрасно?

Он прижал ее руку к своим устам.

– Так в чем именно он тебе отказал?

– Ах, нет! – сказала она тоскливо. – Я не хочу портить такими дрязгами сладких минут свидания с тобой! Брось это – я уже забыла! – И красавица опять вздрогнула.

– А я не забуду, пока не скажешь, в чем было дело. Прошу тебя, если ты меня любишь, скажи, что у тебя на душе? Чтобы разом с этим покончить!

– Он разбранил меня, – ответила Тони, не поднимая глаз, – за счет портнихи и отказался его оплатить… и… – продолжала она с живостью, – эти заботы так меня терзают, что я не знаю ни минуты покоя, когда тебя нет со мной.

– Ну, еще слово, – сказал он весело, – назови итог гнусного счета, дерзающего оспаривать мое место в твоей прелестной головке?

– Тысяча двести гульденов, – шепнула она.

– Только-то! Как мало нуждается такая красавица в изощрениях портнихи! Униженно прошу позволения прогнать эту тучку с моей возлюбленной.

И он поцеловал ее оба глаза.

Она быстрым движением чмокнула ему руку.

– Получать и вечно получать! – сказала она с горечью. – О, если бы я была королевой, а ты – бедным офицером! И если бы я могла изливать на тебя лучи блеска и счастья, избрать тебя из тысячи и возвести на золотые ступени моего престола!

Дама поднялась и стала перед возлюбленным с истинно царственным величием. Глаза ее горели, и когда она подняла руку, можно было подумать, что по мановению этой прекрасной длани двинутся армии и тысячи придворных падут ниц.

Мало-помалу глаза ее полузакрылись веками, и она промолвила нежным, тающим голосом:

– Но теперь я не могу дать ничего, кроме моей любви!

– И мне больше ничего не нужно! – сказал он, скользнув с табурета на пол, к ее ногам, и глядя на нее пылающими глазами.

В эту самую минуту громкий звонок раздался по комнате.

В дверях послышался шум.

Вбежала горничная и испуганным голосом доложила:

– Граф Риверо!

Молодая женщина вздрогнула.

Почти грубым, порывистым движением она толкнула Штилова к табурету, а сама бросилась на другой конец кушетки.

Лицо ее страшно побледнело. Штилов посмотрел на нее с удивлением.

– Откажи ему, – шепнул он.

– Это старый знакомый, которого я давно не видела, – сказала она глухо, – это…

Она еще не успела кончить, как распахнулась портьерка прихожей и с элегантной, светской развязностью вошел высокий, статный мужчина лет тридцати пяти. Он был одет в темные цвета, лицо его, благородного выразительного типа, отличалось матово-бледным колоритом южанина, большие, темные глаза казались еще темнее от коротко остриженных черных как смоль волос и маленьких усов.

Когда граф Риверо спокойным шагом приблизился к молодой женщине, она протянула ему руку, которую он поднес к губам и задержал дольше, чем допускает простая вежливость.

Штилов это заметил, и к удивлению, которое отразилось на его лице при первом появлении вошедшего с такой уверенностью и так неожиданно, начало примешиваться положительное неудовольствие.

– Нежданно-негаданно дела заставили меня вернуться гораздо скорее, чем я предполагал, и я беспредельно радуюсь возможности встретить вновь моих венских друзей. Первый мой привет, разумеется, прелестнейшей и очаровательнейшей женщине, которая составляет лучший цветок в венке моих воспоминаний о Вене.

Он снова прижал к губам нежную ручку, которую до сих пор держал в руках, сел в кресло, слегка поклонившись Штилову, и вопросительно посмотрел на хозяйку дома.

Тони совершенно оправилась от тревоги и смущения, в которые ее повергло внезапное появление графа. Взгляд ее стал твердым, губы усмехались, и нежный румянец заиграл на ее щеках. Она сказала веселым и развязным тоном: