За спиной – пропасть

В жилом здании на другой стороне улицы свет горел более чем в десятке окон. Оглядываясь через плечо, он мог видеть лоб человека, закрывшегося газетой; в другом окне он видел синевато-зеленое мерцание телевизионного экрана. Всего в двадцати с небольшим ярдов у него за спиной были десятки людей, и как бы хорошо было, если бы хоть один из них подошел к своему окну и посмотрел…

Несколько секунд Том смотрел на освещенные четырехугольники. И ждал. Но никто не подошел к окну. Человек, читавший газету, перевернул страницу и продолжал читать. Мимо другого окна промелькнула чья-то фигура и немедленно исчезла.

Во внутреннем кармане пиджака он нашел небольшой сверток бумаг и, вытащив одну из них, стал рассматривать эту бумагу при свете лампочки, горевшей в его комнате. Это было старое письмо, его имя и адрес были написаны красными чернилами. Ухватившись за край конверта, он туго свернул его и достал из нагрудного кармана коробку спичек. Том не мог действовать обеими руками и, зажав в зубах бумагу, открыл коробку свободной рукой, затем согнул одну спичку, не вынимая ее из коробки, и большим пальцем стал тереть головкой намазку.

Он тер и тер, с каждым разом нажимая все сильнее, и вот спичка зажглась и обожгла ему палец. Зажав коробку в руке и прикрыв ее телом, Том поднес пламя к бумажке, которую держал в зубах. Взяв свернутую бумагу, он держал ее горевшей частью вниз, наблюдая, как пламя распространяется вверх по бумаге, которая в конце концов ярко разгорелась. И он стал размахивать горевшей бумагой.

У него в кармане было три письма, и он сжег все три, держа каждое до тех пор, пока пламя не начинало лизать руку, и только тогда выпускал письмо, и оно падало на улицу. Когда он жег последнее письмо, человек в окне на той стороне улицы отложил газету, встал и даже, как казалось Тому, собирался выглянуть в окно. Но он прошел по комнате и исчез из виду.

В кармане у Тома Бенеке было несколько монет. Он стал их бросать, по три-четыре зараз. Но если даже они в кого-то попали или кто-нибудь заметил их падение, никто не подумал, откуда они падают, и никто не взглянул вверх.

Держась за оконный переплет одной рукой, Том снова обыскал карманы. Но теперь – ведь он оставил бумажник на столике, когда переодевался, – у него ничего не оставалось, кроме желтой бумажки. И совершенно не к месту ему пришла в голову мысль, что появление его трупа на тротуаре останется вечной загадкой: ведь раз окно закрыто, почему, как и откуда же он мог свалиться? Какое-то время его труп даже останется неопознанным, и эта мысль почему-то была особенно невыносима, и ему стало еще страшнее.

В кармане будет найдена только желтая бумажка. «Содержимое кармана мертвеца, – подумал он, – один лист бумаги с неразборчивыми карандашными записями».

Он прекрасно сознавал, что вот-вот все кончится: руки его, с помощью которых ему удавалось сохранять равновесие, стоя на карнизе, все время дрожали. И ему стало ясно, что уж если он упадет, это будет означать, что все, положенное ему от жизни, он получил. Ничего тогда изменить уже будет нельзя, и ничего более не удастся прибавить к жизни – ни впечатлений, ни удовольствий. Как он теперь раскаивается, что сегодня вечером не пошел вместе с женой в кино! А сколько было таких вечеров! Сколько вечеров он оставлял ее одну, а сам работал, и ему было жаль этих вечеров. Он удивлялся, откуда у него взялось непомерное честолюбие и почему его жизнь пошла в таком направлении, вспомнил часы, потраченные, чтобы занести свои записи на желтую бумагу, из-за которой он здесь очутился.   «Содержимое кармана мертвеца, – подумал он с внезапным гневом, – бесцельно потраченная жизнь». «Но не могу же я бесконечно стоять и цепляться здесь, пока не поскользнусь и не упаду!» – говорил он себе. Оставалось последнее, что стоило попробовать; он это уже знал, но пытался об этом не думать, а теперь ничего иного не оставалось, как на это пойти. Он знал, что сейчас, когда он стоит, согнув колени, на карнизе, держась кончиками пальцев одной руки за узкую деревянную планку, он может, крепко сжав кулак, очень медленно отвести назад другую руку примерно на ярд, пока не почувствует, что приближается к пределу равновесия, а затем изо всей силы, насколько это возможно с данного расстояния, ударить кулаком по стеклу.

Том Бенеке стоял лицом к окну, зная, что нужно ударить сплеча с расстояния меньше двух футов, и он не знал, сумеет ли кулаком пробить толстое стекло. Может быть, да; он мог представить себе, как это произойдет, он ощущал это всеми нервами руки. А может быть и нет; он представлял себе и это – чувствовал, как кулак ударяет по стеклу, стекло не разбивается, и кулак сразу же отскакивает, как срываются пальцы другой руки, и как он, падая с карниза, срывает планку вместе с гвоздями.

Он выжидал, отведя руку назад и сжав ее в кулак, и бить не торопился, зная, что, может быть, вся его жизнь заключена в этой паузе.