За сроком давности

— Тут еще трое, кто работал в семьдесят девятом году и подходят по возрасту. Егоршев Николай Андреевич, пятьдесят третьего года рождения. Образование восемь классов и строительный техникум. С семьдесят первого по семьдесят третий год — служба в армии, с семьдесят четвертого по семьдесят шестой работал каменщиком в пятом стройуправлении, потом на кладбище по восемьдесят первый год, с восемьдесят первого по восемьдесят пятый — токарем, потом бригадиром на заводе «Серп и молот». В восемьдесят шестом открыл кооператив по пошиву одежды, в девяносто первом — фирму по торговле оргтехникой. Сейчас владелец магазина на Остоженке. Жена, двое детей. Фотографии пока нет.

— Круто для могильщика, — вздохнула Ирина.

— Извивы судьбы. — Дежкина усмехнулась. — Ладно, поехали дальше. Мамин Дмитрий Петрович, сорок восьмого года. Десять классов, МГУ, филфак. Кандидатская диссертация. На кладбище устроился в семьдесят восьмом году. В восемьдесят втором получил восемь лет за нанесение в пьяном виде тяжких телесных повреждений, повлекших полную потерю дееспособности. Напился, пристал к какому-то прохожему, тот послал его. Наш филолог схватил булыжник и сломал прохожему позвоночник. Отсидел весь срок. В девяносто первом продал квартиру, жил сначала у сестры, потом его выгнали за периодические попойки. Теперь где-то бомжует. Фотография старая.

— Да, тоже извивы судьбы. — Ирина посмотрела на снимок, с которого на нее грустно глядел высокий брюнет с мешками под глазами. Старый турецкий свитер был явно ему мал, зато джинсы болтались на нем мешком. — Да, и бывает же такое. Тупица, с трудом окончивший восемь классов, держит магазин в столице, а кандидат наук по филологии бомжует где-то по свалкам и подвалам.

— Это все пустяки. Вот ты послушай про третьего. — Дежкина вынула из папки фотографию, но Ирине не дала. — Вальдберг Эдуард Артурович. Родился в пятьдесят пятом году в Париже.

— Где? — Калашниковой показалось, что она ослышалась.

— В Париже, столице Франции. — Клавдия иронично ухмыльнулась. — Отец был атташе по культуре. В шестидесятом году семья вернулась в Россию. Отец умер от рака в семидесятом. В семьдесят втором Эдуард с золотой медалью окончил школу с английским уклоном. В том же году женился на гражданке Намибии и выехал по ее месту жительства. Вернулся в сентябре семьдесят третьего, разведенным.

— Ненадолго его хватило.

— Слушай дальше, не перебивай. В ноябре того же года вступил в брак с гражданкой Швеции, выехал с ней в Стокгольм, откуда возвратился разведенным в январе семьдесят пятого. В марте состоялась свадьба с гражданкой Индии, после чего…

— Выехал в Дели, я угадала?

— Нет, не угадала. В Мадрас. Оттуда возвратился в апреле семьдесят шестого. До июня семьдесят седьмого еще потерпел, а в июле сочетался браком с гражданкой Бразилии. Но туда его уже не выпустили наши бдительные товарищи из государственной безопасности. И тогда он устроил сидячую забастовку перед Большим театром. Забастовка продлилась примерно двадцать минут, после чего гражданин Вальдберг на полгода был поселен в Кащенко. Оттуда вышел в начале семьдесят восьмого и сразу устроился работать…

— На кладбище?

— Нет, статистом в тот самый Большой театр. Но оттуда был уволен через два месяца за моральное разложение коллектива. Ходили слухи, что он за это время умудрился вскружить головы приме-балерине и солистке оперы сразу. Под угрозу встал репертуар. Дамы из-за него два раза дрались.

— Какой мужчина! — Ирина грустно вздохнула. — Вот бы посмотреть на него.

— Посмотришь еще… И вот после Большого театра он был принят ночным сторожем на кладбище. Наверное, посчитали, что тамошним обитательницам он не страшен. Проработал там до лета восьмидесятого. В дни Олимпийских игр был выдворен из столицы за сто первый километр, — но как-то умудрился снюхаться с японской гимнасткой. Бедная девушка даже хотела просить приютить ее в советской стране. Ну, нашим это было, естественно, на руку. Эдуард Артурович был возвращен в Москву, устроен на работу переводчиком — вспомнили про его золотую медаль. Но в тот день, когда должно было состояться очередное бракосочетание, на которое, кстати, пригласили всю прогрессивную прессу, наш Казанова пропал.

— Как это пропал?

— Вот так. Пропал и все. Бедная гимнастка провалила выступление, что, впрочем, нашим тоже было на руку. Прогрессивная пресса осталась без сенсации, а пара товарищей из органов получила выговоры за плохую подготовку торжеств. А наш Казанова всплыл через два года. Только звали его уже не Эдуард, а Симон. Брат Симон. Его и сейчас так зовут.

— Так он что же?.. — Ирина недоуменно посмотрела на Клавдию.

— Да, принял постриг. Монах Троице-Сергиевой лавры.

— И до сих пор?

— Да. Вот, посмотри на его фото, ты же хотела на него посмотреть.

Ирина сначала даже не поверила своим глазам. Со снимка на нее глядел маленький, худой, лопоухий и конопатый мужчинка. Такой плюгавенький, даже комичный, что, увидев его на улице, Калашникова постаралась бы сдержать улыбку, чтобы не обидеть его.

— Ну, каков красавец? — Дежкина с интересом наблюдала за Ириной.