За стенами

– Неужели ты не поняла до сих пор, Джейн, я же изучил каждую твою интонацию? Ты готова врать мне, как торгаш, только бы не ранить моих чувств, как я вижу. Почему ты не хочешь быть искренней? Думаешь, мне хочется услышать от тебя, как превосходна моя вещь, когда я не хуже тебя знаю, что это не так? Эта проклятая картина мертва – мертва! В ней никакой жизни – в ней нет ничего, ничего, кроме поверхности, омерзительной гладкой поверхности. Все это время я пытался обмануть себя – да, еще даже сегодня. Я пришел к тебе, чтобы наконец разобраться. Изобел не понимает. Но ты понимаешь, ты-то понимаешь всегда. Я знал, что ты скажешь мне, что она хороша, от тебя в таких случаях честного, прямого ответа не дождешься. Но я по твоему тону всегда догадываюсь. Когда я показал тебе «Романтику», ты вообще ничего не произнесла – ты задержала дыхание и словно задохнулась.

– Алан…

Эверард не дал ей продолжить. Он прекрасно знал, как на него действует Джейн. Странно, как такое кроткое созданье могло приводить его в столь бешеную ярость.

– Может быть, ты считаешь, что на большее я не способен, – злобно проговорил он, – но это не так! Я в силах написать работу ничем не хуже «Романтики», может, даже лучше. Я еще докажу тебе, Джейн Хоуворт!

Алан ринулся вон из квартиры. Он быстрым шагом пересек парк и мост Альберта. Его все еще трясло от раздражения и едва сдерживаемого гнева. Джейн, только подумать! Да что она понимает в живописи? Кому нужно ее мнение?

Что ему за дело? И все же ему было дело. Ему хотелось написать что-нибудь такое, от чего у Джейн захватило бы дух. Ее губы слегка приоткрылись бы, а щеки вспыхнули румянцем. Вначале она посмотрела бы на картину, потом на него. Возможно, она бы даже ничего не произнесла.

Когда он был на середине моста, то увидел ту картину, которую напишет. Она явилась ему совершенно ниоткуда, внезапно. Вот она – встала перед ним, словно сотканная из воздуха, или, может, возникла у него в голове?

Маленькая, пыльная лавка антиквара, затхлая и темная. Еврей за прилавком – низенький, с хитрыми глазками. Перед ним покупатель, крупный, лощеный, упитанный мужчина – напыщенный, оплывший жиром, зобатый. На полке над ними бюст из белого мрамора. Свет падает туда, на мраморное лицо мальчика, на бессмертную красоту древнего грека, презрительную и равнодушную ко всякой мене и торгу. Еврей, богатый коллекционер, голова греческого мальчика – он видел их перед собой.

– «Знаток», вот как я назову ее, – шептал Алан Эверард, сходя с тротуара и едва не оказавшись под колесами проходившего автобуса. – Да, «Знаток». Я еще покажу Джейн.

Придя домой, он отправился прямо в мастерскую. Изобел застала его там, когда он разбирал холсты.

– Алан, не забудь, сегодня мы обедаем с Марчами…

Эверард нетерпеливо тряхнул головой:

– К черту Марчей. Я буду работать. Я кое-что ухватил, но должен удержать это – немедленно запечатлеть на холсте, пока оно не ушло. Позвони им. Скажи, что я умер.

Изобел с минуту задумчиво смотрела на него, затем вышла. Искусство жить с гением она изучила уже до тонкостей.

Сочинив какое-то благовидное оправдание, она направилась к телефону.

Позевывая, огляделась вокруг. Затем села за стол и принялась писать.

«Дорогая Джейн,

большое спасибо за сегодняшний чек. Ты так добра к своей крестнице. Сотня фунтов – это большое подспорье. На детей всегда идет такая куча денег. Думаю, нет ничего плохого в том, что я обратилась к тебе за помощью, ведь ты так привязана к Винни. Алан, как все гении, может работать лишь над тем, что ему интересно, а это не всегда приносит хлеб насущный. Надеюсь, вскоре увидимся.

Твоя Изобел».

Несколько месяцев спустя, когда «Знаток» был закончен, Алан пригласил Джейн взглянуть на картину. Вещь получилась не совсем такой, какой представилась ему вначале – на это нечего было и рассчитывать, – но вполне близкой к замыслу. Он ощущал в себе трепет творца. Он написал ее, и она была хороша.

Джейн на сей раз не сказала ему, что картина превосходна. На ее щеках проступил румянец, и губы чуть приоткрылись. Она посмотрела на Алана, и в глазах ее он прочел то, что жаждал увидеть. Джейн поняла.

Он чувствовал себя на седьмом небе! Ему удалось доказать Джейн!

Когда картина перестала занимать все его мысли, он вновь начал обращать внимание на то, что окружало его непосредственно.

Две недели, проведенные на морском берегу, чрезвычайно пошли Винни на пользу, но его поразило, в какие обноски она была одета. Он сказал об этом Изобел.

– Алан! Ты ли это – ты же никогда ничего не замечаешь! Но я предпочитаю, чтобы дети были одеты просто, ненавижу разряженных детей!

– Есть же разница между простотой и заштопанными дырками и заплатами.