За стенами собачьего музея

Как-то на выходные мне пришлось отлучиться в Вену для встречи с руководством одной из австрийских строительных компаний. Я пребывал в глубоком унынии и ощущал такую опустошенность, что не хотелось ничего кроме как сидеть в номере и предаваться хандре. Но это плохо помогало поднять настроение, и я решил прогуляться. Забредя в конце концов в Музей истории искусств, я принялся разглядывать картины. Верный себе, я избегал Брейгелей, поскольку именно к ним обычно, оказываясь в этом музее, первым делом стремятся люди. По мне так это то же самое, что и бесконечная очередь желающих взглянуть в Лувре на Мону Лизу.

Живопись всегда очень сильно влияла на мою работу, особенно огромные старинные батальные полотна или работы великих мастеров, на которых, чтобы приветствовать Христа, короля или Папу собирается едва ли не весь мир. Мне нравится представлять, как художник месяцами корпеет над своим холстом десять на десять футов, выписывая лица отдельных персонажей или солдатские мундиры, кровь на лошадиных мордах, взрывающиеся невероятно величественными облаками или светом небеса. Подобные картины как будто дают возможность охватить единым взглядом и всю жизнь и все человечество. По-моему, целью любого художника и должны быть полная всеохватность подобных моментов, квинтэссенция света и чувств, жизни и смерти, Бога и безграничных возможностей.

Я уселся перед одной из работ Йенса Юля note 74. На ней было изображено строительство Маастрихтского собора. На лесах и вокруг строящегося здания, как муравьи возле недоеденной плитки шоколада, суетились сотни крошечных фигурок. Холст усеивали чернорабочие, каменщики, пузатые священники, торгующие разной снедью из корзин женщины, снующие между ними ребятишки и лающие собаки, создавая впечатление, будто картина — центр Вселенной, или, по крайней мере, что строительство собора самое великое и жизненно важное из известных человечеству событий. Но больше всего меня поразили порядок и живость всего этого хаоса. На первый взгляд могло показаться, что все эти люди просто движутся сразу во всех направлениях, ничего в результате не делая. Но стоило приглядеться, и становилось ясно — каменщики внимательно сверяются с чертежами, женщины продают симпатичные поджаристые хлебцы рабочим с голодными благодарными глазами. Дети и собаки играют под бдительным присмотром взрослых. Для них строительство действительно великое событие, потому что в нем вся их жизнь. Когда дети подрастут, они займут место родителей, и это совершенно естественный ход вещей. Мужчины будут работать до тех пор, пока не состарятся настолько, что не в силах будут держать инструменты. И тогда они будут отдыхать на травке, как вот эти допотопные старики на картине, и, пока не умрут, посиживать на невысоком холме и наблюдать, как неспешно растет ввысь здание.

По сравнению с тем, что творилось всего в нескольких сотнях миль к западу отсюда, строительство Маастрихтского собора, даже несмотря на то что оно заняло несколько сотен лет, было просто райским блаженством.

Я начал разговаривать сам с собой: «Все дело в языке. Здесь люди понимают, что говорят другие». Какой-то сидящий по-соседству старик восточной наружности покосился на меня и кивнул. Я спросил, понимает ли он по-английски. Он покачал головой и указал на свое ухо. Что бы это ни означало — что он глух или не знает языка, — разницы не было. Я продолжал: «Они так слаженно работают потому, что у них общая цель. Они все хотят, чтобы собор был построен. Поэтому каждый старается как может. А в долбаном Целль-ам-Зее… « — Я бросил взгляд на соседа, чтобы посмотреть, слушает ли он. Но старик сидел с закрытыми глазами. Мне это показалось очень удачной мыслью, и я тоже закрыл глаза.

Как по-вашему, кто дожидался меня в долбаном Целль-ам-Зее? Ну конечно же, никто иной как Клэр. Трудно было выбрать более удачное время. Господи, благослови женщин! Прядильщицы бесчисленных паутин, лучшие в мире друзья, единственные кролики, которых можно вытащить из шляпы прямо у всех на глазах, единственные материализовавшиеся мечты, которые нам когда-либо в жизни доводится обрести.