За стенами собачьего музея

— Не волнуйтесь, я почти закончил. Если вы в растерянности, попробуйте подумать об этом так: отец хочет, чтобы ребенок научился играть на скрипке, поэтому идет и покупает ему самую лучшую, Страдивари. Но, не понимая ценности старинной скрипки, ребенок ужасно с ней обращается. Колотит ею по чему попало, бросает ее на полу и вообще где угодно. Отец знает, что ребенок очень способный и может научиться прекрасно играть, но однажды вдруг застает его за тем, что тот ковыряется скрипкой в земле. Это конец. Скрипку отбирают, а мальчишке говорят, что, если он хочет научиться играть на скрипке, он должен либо купить ее сам, либо сделать своими руками.

А теперь идет самая лучшая, самая обнадеживающая часть. Вместо того, чтобы продать Страдивари, отец просто прячет ее. Через некоторое время ребенку начинает не хватать скрипки, поэтому он действительно делает ее сам. Очень плохую, грубую, но играть на ней можно. Он занимается все больше и больше до тех пор, пока вдруг не замечает на столе ту, дорогую. Когда он спрашивает, откуда она взялась, отец отвечает, что взял ее на один вечер. Ребенок давно не видел ее и поддается на ложь. Он берет красавицу-скрипку, играет и наконец видит разницу между ней и той, самодельной.

— И папочка снова отдает ему Страдивари, и с тех пор они зажили счастливо?

— Ошибаетесь, Радклифф, Сильно ошибаетесь. Папочка позволяет ему поиграть только один вечер, а назавтра снова прячет ее. Ребенок играет все лучше и лучше, воспоминания об игре на чудесной скрипке приходят все чаще и чаще до тех пор, пока ему не перестает нравиться собственная скрипка и он уже не просто хочет, а нуждается в более хорошем инструменте. Страдивари периодически вынимается из шкафа и ненадолго дается ему, но всегда убирается обратно. Но это лишь усиливает его голод и желание играть и иметь отличную скрипку…

И на полпути земного бытия ребенок вырастает в гениального скрипача и скрипичного мастера.

— Отец так никогда и не отдал ему Страдивари?

— Нет, но он знает, что сын развил в себе достаточный потенциал, чтобы сделать скрипку не хуже Страдивари.

Я вытащил платок и высморкался.

— Вы хотите сказать, что Бог разрешает нам снова построить Башню, да?

— Да, но до сих пор этого никто так и не сумел. Подходили довольно близко, но недостаточно близко.

— Но где? Где пытались снова построить Башню? — Люди не знали, что строят, хотя и пытались. Пирамиды, Шартрский собор, Гонконгский банк…

— Гонконгский банк? Вы имеете в виду, что, построив эту свою дымовую трубу стоимостью в миллиард долларов, Норман Фостер note 77 почти воссоздал Вавилонскую башню? Вы должно быть шутите. А как же тогда насчет моей работы? Я хоть раз был к этому близок?

— Нет, но на сей раз это возможно. Когда музей будет закончен, вполне вероятно, что вам это удастся. Все признаки в наличии.

— А что такое Язык Предметов?

— Этого я вам сказать не могу.

Мы стояли и слушали тишину. Она была не то чтобы оглушительной, но довольно плотной.

— И все же я никак не могу понять, почему именно я. Ведь кругом полным-полно других противных, но талантливых архитекторов

— В основном по двум причинам. Вы потомок Нимрода, царя Сеннаара, где начали строить первую Башню и «сей начал быть силен на земле». А еще он построил Ниневию в Ассирии. Только его потомкам разрешено пытаться строить Башню.

Будучи под впечатлением того, что я оказался пра-пра-пра… царя Нимрода, я не мог не спросить о второй причине. И то, что я услышал от своего Надзирателя, заставило меня онеметь.

— Вторая причина — это то, что вы любите Бога, Радклифф. Всю свою непутевую жизнь вы ковыляли к Нему.