За стенами собачьего музея

Розенберг позвонил почти сразу после землетрясения, дабы сообщить нам, что от нашего дома почти ничего не осталось. И вот, наконец, мы в первый раз собрались и приехали посмотреть на повреждения. Собственно, это были скорее не повреждения, а полное разрушение и исчезновение. Честно говоря, больше всего я был потрясен не тем, что осталось, а тем, что исчезло. Ладно, допустим, земля разинула свою огромную пасть и кое-что поглотила, а остальное искрошила в пыль своими зубищами. Все это я готов понять и смириться, но ведь на том месте, где совсем недавно стоял большой и тщательно отделанный дом, просто практически ничего не осталось. И дело тут совсем не в том, что любые творения Гарри Радклиффа способны выдержать полную толику гнева Господня, а в том, что ведь проклятый дом попросту взял да и исчез!

— Такое впечатление, будто появилась какая-то летающая тарелка, всосала его в свой трюм и умчалась обратно к себе на Сатурн.

— Интересно, что ты сейчас чувствуешь, Гарри?

Я взглянул на Сидни и прищурился, поскольку утреннее солнце из-за ее плеча било мне прямо в глаза.

— Меня будто изнасиловали. Дом был просто чудесный. Идеально сочетался с холмом и придавал приятный человеческий колорит окружающему пейзажу. — Я хотел было еще что-то добавить, но тут у меня пропала всякая охота говорить.

— Слушай, Сид, а как ты считаешь, почему мой дом остался совершенно невредим?

— Просто счастливое стечение обстоятельств, Билл.

Я ухватил Сидни за руку и притянул поближе к себе, так, будто мы с ней вдруг оказались посреди бескрайнего бушующего моря, а она была моим спасательным кругом.

— Ведь дома — это единственная реальность моей жизни, Сид. И единственное, что я умею делать хорошо.

Она кивнула. И продолжала кивать.

— Как же мне быть, если и они вот так берут и исчезают?

— Ты можешь отстроить дом заново, Гарри.

— Но ведь это не то же самое! Это все равно, что клонировать человека по одному из его волосков. Да, конечно, мы можем поднять старые чертежи, построить его точно таким же. Но он все равно никогда не будет таким же! Этот дом мертв. Его больше нет. И остается только водрузить над ним могильную плиту.

Я двинулся вниз по склону холма к своей машине. Там, где за густой рощей невысоких сосен, наполняющих сухой калифорнийский воздух пронзительным северным ароматом, снова становится виден океан, я остановился, обернулся и крикнул:

— Знаете, в чем разница между трагедией и комедией? Трагедия напоминает нам об ограниченности жизни. А комедия убеждает, что никаких ограничений нет.

— Поставь «Секс Пистолз» note 51.

Я недовольно скривился и обернулся к ней, лежащей на постели голышом, плотоядно уставившись на меня. На ней не было ничего, кроме черной бейсбольной кепки с желтой надписью «Фритос» над козырьком. Она игриво натянула ее на глаза.

— Знаешь, Фанни, мое представление о хорошем сексе никак не вяжется с музыкой «Секс Пистолз».

— Конечно, твоя бы воля, ты бы трахался исключительно под «Отель „Калифорния“ note 52.

— Но ведь это пластинки Бронз Сидни.

— Которые ты, однако, сохранил. — Обвинительный тон.

— Ну почему мы должны ссориться из-за этого каждый раз, когда отправляемся в постель?

— Потому что нам обоим нравится заниматься этим под музыку, но у нас совершенно разные музыкальные вкусы.

— Это верно. — Я вытащил пластинку группы «Симпли Ред» note 53 и поставил ее. Но вскоре понял, что музыку почти полностью забивают ужасные шипение и треск. — Интересно, почему это у меня все пластинки с таким песком?

— Потому что ты не умеешь с ними обращаться. Сколько раз тебе говорила: купи проигрыватель для компакт-дисков.

Я вернулся к постели, сел на краешек и сжал руками правую ногу Фанни.

— Видишь ли, для меня компакт-диски и микроволновые печи чересчур современны. Слишком уж отдают концом двадцатого века. Я все еще предпочитаю старый добрый проигрыватель, где пластинки надеваются на шпенек.

— Как же так получается: ты, такой модерновый архитектор, а в простых вещах столь консервативен?

Я принялся массировать ей ступню.

— Я вовсе не консервативен. Просто я по-прежнему считаю, что суп нужно разогревать на плите, а не в какой-то там радиационной камере. Пластинки должны быть черными и поцарапанными. И чтобы всегда можно было зайти в магазин и попросить у продавца новую алмазную иглу. — Я выпустил ее ногу и взялся за другую. Фанни свободной ступней прошлась по моей спине.

— А скажи на милость, отчего это в последнее время ты стал таким несносным?

Массаж прекратился. Не оборачиваясь, я переспросил:

— А чего это я в последнее время был таким уж несносным?

— Повернись-ка ко мне. Ты пережил землетрясение, ты собираешься в какое-то безумное Сару на строительство одного из величайших своих зданий, тебя любят столько женщин…

— Ага, так вот в чем дело, да, Фэн? Во всех этих женщинах, которые меня любят? Это, видимо, из-за них я и стал таким несносным, да? Черт возьми, совсем недавно точно такой же разговор состоялся у нас с Клэр.