За стеной из диких роз

Мрачный образ хозяина замка преследовал Аннабелль, вызывая всё ту же странную, мучительную жалость. Огненный контур, обрисовывавший опущенные, словно придавленные невыносимой тяжестью, плечи, наклонённую вниз голову, из-за игры света и тени превратившуюся в большое чёрное пятно, сцепленные в замок руки, настолько напряжённые, что вскоре Клод перестал их чувствовать, но позы не менял. Эта короткая сцена была выжжена в памяти Анны и настигала её всякий раз, когда девушка пыталась уснуть или, не думая ни о чём, сидела у окна. Стоило ей на секунду забыться, как образ всплывал перед глазами яркой вспышкой, вырывая девушку из умиротворённого состояния подобно ночному кошмару. В её голове тут же появлялось множество вопросов, всеобъемлющих, как ночь, в темноте которой только чувствовалось присутствие тайны, но едва ли удавалось описать эту загадочную тьму. Девушка терялась в переплетении своих вопросов, их было слишком много, чтобы она могла выбрать какой-либо один, и она разочарованно опускала руки, утешая себя тем, что, наверное, ещё не пришло время узнать все ответы.

    Между тем она прожила в замке уже месяц. За это время она успела убедиться в собственной бесполезности и в реальности смерти от скуки, поскольку она, как ей казалось, не делала решительно ничего. Она успела несколько раз обойти весь замок и запомнить все комнаты, к концу второй недели она прекрасно ориентировалась внутри замка, как будто жила там несколько лет. Ей даже удалось найти несколько тайных ходов, которые вели преимущественно либо в спальни, либо на кухню. Больше всего девушке полюбилась библиотека, занимавшая несколько этажей одной из башен. Бесконечные колонны книг стремились ввысь и, казалось, подпирали потолки вместо балок. Книг было так много, что места на полках для них не хватало, и их складывали на полу. Прежний посетитель библиотеки отличался чувством юмора или фантазией, и складывал из этих книг башни, настолько красивые, что рука не решалась вытащить хотя бы один фолиант, даже если это было преинтереснейшее издание, заставлявшее сгорать от любопытства. К восхищению при виде этих скульптур примешивался так же страх быть погребённой под лавиной книг, готовой обрушиться, если целостность постройки будет нарушена.

    Аннабелль предпочитала мрачные кабинеты в мужских покоях, не перегруженные украшениями, картинами, блестящими безделушками и опасностью смахнуть какую-нибудь статуэтку на пол неаккуратным движением руки. Жестикулировать ей было не перед кем и всё же девушка подсознательно старалась совершать как можно меньше резких движений возле предметов, отличавшихся хрупкостью, лёгкостью, тонкостью, блеском. В тёмных комнатах с тяжёлыми плотными занавесками была уютная прохлада, такая же, как в библиотеке, приятный полумрак, так что в любое время можно было зажигать свечи, садиться в глубокое кресло, для этого и предназначенное, и читать. А может, рисовать. Изобразительное искусство давалось девушке с трудом, но простые этюды она ещё могла выполнить. Она подолгу рассматривала картины на стенах, фарфоровые и бронзовые статуэтки, от нечего делать давала им имена.

    Впервые за долгое время её никто не беспокоил. Девушка даже могла сказать, что живёт в своё удовольствие: она спала, сколько ей было угодно, сквозь сон изредка слыша шаги в коридоре, звуки музыки и разговоры. В такие моменты особенно сложно было бороться с любопытством, когда за её дверью кипела жизнь. Кто-то веселился, разговаривал, шутил, смеялся. Там, по ту сторону стены, были танцы, песни, беседы, взрывы хохота, стихавшие на рассвете и сменявшиеся дневной тишиной, загадочной, поглощавшей все звуки, вопросы, а вместе с ними и ответы, надёжно хранившая тайны прошедших и грядущих ночей. А Аннабелль стала служительницей этой тишины. Вскоре ей стало казаться, что она забывает звук собственного голоса.