За столбами Мелькарта

— Как будто мы отправляемся в плавание! — шутил Малх, глядя, как к брюху лошадей привязывают бурдюки. — Воду берём с собой.

Фарузии провожали карфагенян далеко за селение.

Прощаясь с ними, Ганнон машинально нащупал под плащом мешочек с деньгами. Но намерение одарить гостеприимных хозяев кусочками кожи показалось ему самому смешным. Что они будут делать с этими кожаными кружочками?

Карфагеняне уходили, унося с собой воспоминание об отваге и благородстве этих людей.

Звенели погремушки на шеях лошадей. Животные, напуганные близостью Гуды, бежали, и это было поводом для шуток.

— С твоим другом, Бокх, — смеялся Ганнон, — можно обойтись без палки.

Мидаклит рассказывал о виденных им у себя на родине удивительно уродливых, но в то же время на редкость выносливых животных — верблюдах, могущих почти неделю обходиться без воды.

— Я их тоже видел, — заметил Малх. — Египтяне называют их кораблями пустыни. И, клянусь морем, лучшего прозвища для них не придумать. Раскачиваясь, как гаулы, они бредут через пески. Будь у нас верблюды, путь до Керны показался бы нам прогулкой.[77]

Дорога шла местностью, покрытой кустарником и маленькими колючими деревцами, похожими на акации. Её сменила степь. То там, то здесь виднелись пучки травы, а в промежутке между ними — голая земля. Ветер катал сухие клубки репейника. «Не так ли нас гонит по свету судьба?» — думал Ганнон.

К вечеру путники вышли к красноватым скалам, напоминавшим задранные к луне собачьи головы. Песчаные дюны чередовались с каменистыми осыпями, преграждавшими путь лошадям и людям. Этот тоскливый ландшафт оживлялся лишь несколькими деревьями с широкой, густой пирамидальной кроной. Деревья выстроились вдоль русла высохшей реки. Здесь был сделан привал.

Бокх развьючил коней, привязал их к дереву, подбросив им по пуку травы.

— Что же ты так далеко положил траву? — удивлялся Мидаклит. — Они же её не достанут.

Маврузий рассмеялся.

— Сразу видно, седая борода, что у тебя не было коней. Мы, маврузий, заставляем наших коней тянуться за кормом. Оттого у них такие длинные и гибкие шеи.

Вскоре запылал костёр. Поблизости было много высохших деревьев и сучьев, видимо, сбитых бурей. Брошенные в огонь, они источали благоухание. Это был грустный аромат факельных шествий и погребальных церемоний, запах утрат. Эти деревья — кипарисы, испокон веков украшающие ложе смерти. Они растут и здесь, в безлюдной степи, словно для того, чтобы напоминать о скорбной участи человека.

Наутро маленький караван снова тронулся в путь. Дорога шла по засохшему извилистому руслу реки, как бы текущему песчаному потоку, отклоняясь от него то в одну, то в другую сторону.

Копыта коней увязали в сыпучем песке. Солнце жгло немилосердно. От его лучей негде было укрыться. Путь становился всё труднее и труднее.

Лишь изредка встречались кусты тамариска и какие-то светло-голубые растения. Маврузий уверял, что от их сока на коже открываются язвы. Но только с вершины холма пустыня могла показаться мёртвой. То и дело на глаза попадались ящерицы тёмно-жёлтого цвета и небольшие зверьки с крысиным хвостом и длинными задними ногами. Бокх поймал одного из них, и, ободрав, съел. Карфагеняне с отвращением отказались от этой пищи.

Локтях в ста от дороги путники увидели какое-то странное двуногое животное с длинной тощей шеей. У животного была птичья голова и тело с чёрными, как уголь, перьями. Другое такое животное, покрытое коричневатыми перьями, сидело на песке.

— Так это ведь страус! — воскликнул Мидаклит.

Карфагеняне много слышали об этой гигантской птице.

На памяти их отцов страус жил в степи к югу от Карфагена. Но богатые карфагенянки питали неумеренную страсть к страусовым перьям и раскрашенной скорлупе страусовых яиц. И вот уже в окрестностях Карфагена не увидишь страуса.

— Гекатей, — захлёбываясь, продолжал Мидаклит, — утверждает, что самка страуса, если она сидит на яйцах, не убегает при опасности.

Но, видимо, в этом Гекатей ошибался. Когда путники приблизились, обе птицы побежали, распустив крылья, как парус.

— Удивительная страна! — Малх поглядел им вслед. — Здесь птицы не летают, а бегают, как лошади.

— Быстрее! — возразил Бокх. — Самая резвая лошадь не обгонит страуса.

Путники подошли к тому месту, где сидели птицы. На песке, почти сливаясь с его желтизной, лежало яйцо величиной с голову младенца.

Мидаклит поднял его и внимательно осмотрел:

— Интересно, каково оно на вкус? — сказал он, передавая яйцо Ганнону.

Ганнон отбил мечом верхнюю часть скорлупы и заглянул внутрь. Там плавал огромный желток. Каждый из путников отведал его.

— Как куриное! — Мидаклит вытер губы.

— Его пекут в горячей золе, — заметил Бокх, — а из скорлупы делают чаши.

— Как бы эта птица не лишила Мисдесса работы, — пошутил Ганнон.

— Не лишит! — со смехом возразил Малх. — Это очень неудобная чаша. На стол её не поставишь. Держи в руках или вкапывай в землю. Моряку она непригодна.