За столбами Мелькарта

Снаружи послышался шум голосов. Томис вздрогнула всем телом и отступила к двери. Ещё мгновение, и она исчезла во мраке.

— Томис! Томис! — звал Ганнон, и его голос гулко разносился под сводами.

Ганнон выбежал из пещеры.

Всё пространство перед скалой было заполнено людьми. Мужчины, женщины и дети выходили из пещер и шли к морю. На Ганнона никто не обращал внимания. Он бросился в толпу, но сколько ни искал Томис, её нигде не было видно, не было и Радаманта.

Небо покрылось тучами. С моря подул сильный ветер. Со свистом он проникал в расщелины скал, шумел в кронах деревьев, клокотал в ручье.

— Томис! Томис! — звал Ганнон.

И, словно дразня его, откликалось эхо: «Томис! Томис!»

И тогда Ганнон увидел Мидаклита. Волосы его развевались по ветру.

— Скорее! Скорее! — кричал эллин. — Сокровища уже на корабле! Сейчас за нами придёт лодка!

Мидаклит бросился к берегу. И в этот миг Ганнон увидел Радаманта. Высокий и безмолвный, он стоял, окружённый несколькими островитянами. В руках у жреца была амфора.

Ганнон рванулся к Радаманту:

— Где Томис?

Лицо жреца потемнело. Он отвёл взгляд от Ганнона.

— Передай это другу, — произнёс Радамант, протягивая Ганнону амфору. — Здесь самое дорогое, что у меня есть, — свитки.

— Где твоя дочь? — настаивал Ганнон.

Жрец молчал и медленно удалялся, окружённый безмолвными островитянами. На их лицах не было тревоги, скорее светилась покорность судьбе.

Адгарбал и Мидаклит подхватили Ганнона под руки и силой усадили его в лодку. Вёсла ударили по воде, и вот уже Ганнон на палубе гаулы. Загремела, заскребла по сердцу якорная цепь. Забился, затрепетал на рее парус. Зашумели под килем волны.

И тогда Ганнон увидел на утёсе одинокую женскую фигурку. Хотя до утёса было никак не меньше двухсот локтей, Ганнон сразу узнал Томис. Девушка стояла лицом к морю. В руках её извивались змеи.

— Ифигения[82] из Атлантиды! — воскликнул Мидаклит.

Ганнон молча взглянул на учителя. «Ифигения? Что ты этим хочешь сказать?» — говорил его взгляд.

— Когда ты был в храме, — промолвил эллин, — я узнал о страшном обычае островитян. Здесь девушки приносят себя в жертву подземным богам, чтобы отвести их гнев.

— Подземным богам?

— Да, подземные боги у них почитаются в образе змей.

Ганнон не отрываясь смотрел на утёс. Ему показалось, что одна змея, как чёрная плеть, скользнула по груди Томис. Мучительно жаль было эту девушку, её отца, весь этот народ, обречённый на гибель. Образ Томис слился с образом Синты, как в тигле сплавляются два драгоценных металла. Ганнон протянул вперёд руки, но на утёсе уже никого не было. Словно всё, что он видел мгновение назад, было сном.

Гаула выходила в открытое море. Его поверхность то светлела, как озарённый солнцем медный щит, то тускнела и покрывалась тенями от бегущих по небу туч.

В заливе Южного Рога

Снова в море

Каюта была полна кубками, амфорами с драгоценными камнями и другими сокровищами из храма Радаманта.

Мидаклит сидел рядом со спящим Ганноном. В руках его шелестел свиток. Врывавшийся сквозь щели ветер колебал пламя светильника. Мидаклиту казалось, что между строчками древней рукописи он видит солнечный свет и сияние моря, корабли входят в канал, огибающий город атлантов. В стене, отделанной серебристым металлом, огромные квадратные ниши. В них машины, напоминающие присевших на задние лапы собак с вытянутыми шеями. Эти медные чудища мечут огонь на сотни и тысячи стадий, но сейчас они молчат, и корабли сворачивают в канал под арку. Поднимается цепь. Зажигается ослепительный свет, озаряя высокие своды из плотно пригнанных камней. Плеск вёсел усиливается стенами, и, кажется, тысячи ладоней рукоплещут отважным мореходам. Впереди пятно дневного света. Оно растёт. И вот корабли у причалов. Их встречают статуи из красного металла и люди в белых одеждах.

Страшный грохот заставил Ганнона вскочить на ноги. Выбежав на палубу, он увидел огненный сноп, поднимавшийся из глубин тёмного моря. Багровым пламенем он осветил всё вокруг. Его отблеск лёг на волны, пронизал паруса. «Горит Колесница богов», — подумал Ганнон.

Огромный столб дыма взметнулся над морем, слившись с багровыми облаками. Временами ветер менял направление, и тогда можно было увидеть огненный поток лавы, растекающийся среди пламени.

«Рождение и смерть — таков закон, которому подвластно всё, что есть на земле и на небе. Рождаются и умирают люди, погружаются на дно материки и всплывают новые!» — звучали в голове Ганнона слова сурового и благородного Радаманта. Только теперь он осознал беспощадную мудрость этих слов. Настанет время, когда люди уже ничего не будут знать ни о великом городе Карфагене, ни об этой маленькой гауле, блуждающей сейчас в океане. Забудутся имена отважных. Перед лицом времени и человек и даже город из вечного камня — как мотылёк, живущий один день.