За столетие до Ермака

– Ну? – не скрывая раздражения, поторопил великий князь.

– С братом моим Федором в дружестве…

– С сего и начинать надобно было! – укорил великий князь, живо повернувшись к смущенному дьяку. – Воевода добрый – хорошо, к посольским делам причастен – тоже хорошо, но вот что с Федором единомышленники – лучшего о нем и сказать не можно! Пусть едет!

А потом был длинный вечер, и начало ночи, и глухая уже ночь, заполненные новыми государственными заботами, и каждая забота будто тянула за собой еще заботы, и не оставалось места в памяти ни для сибирского похода, ни для воеводы Ивана Ивановича Салтыка Травина, который, поди, и ведать не ведает, что уже проложен ему длинный и опасный путь за Камень, на неведомый край земли…

Глава 2 Воевода Салтык

Человеческая жизнь – не часы, дни, недели, месяцы и даже не годы, какими бы долгими они ни казались. Жизнь – это встречи, и только встречами, а не равнодушным течением времени измеряется земной путь человека.

Но не всякие встречи оставляют след.

Встречи-однодневки, неразличимые в своей одинаковости, как затяжные осенние дожди, смешивающие в единую серую муть рассветы и сумерки…

Встречи-повторения, когда под личиной нового человека вдруг проглядывает что-то давным-давно знакомое, слышаное-переслышаное, опостылевшее…

Встречи-разочарования, приносящие лишь глухую боль неудовлетворения вместо ожидаемой радости…

Множественность подобных встреч не разнообразит бытия, тянется оно смазанной полосой, и не за что зацепиться безжалостному судье – памяти, нечего ответить на вопрос, который рано или поздно встает перед каждым человеком: «Зачем жил?»

А живет человек надеждой на счастливую встречу, которая высветлит все вокруг, раскроет глаза на удивительное многоцветье мира, казавшегося раньше однотонно-будничным, и жизнь будто разломится надвое: до и после…

Такой счастливой встречей стало для сына боярского Ивана Салтыка Травина неожиданное знакомство с государевым посольским дьяком Федором Васильевичем Курицыным. Жаль, поздновато пришла эта встреча, четвертый десяток разменял уже Салтык, половина отпущенной человеку жизни прожита, и прожита не совсем так, как можно было бы ее прожить. Но знакомство состоялось в славное время, в годину освобождения России от ненавистного ига ордынского, и Салтык увидел в совпадении великий смысл: для него началось тогда освобождение разума…

Раньше, сколько ни помнил себя Салтык, жил он как все, не переступая очерченных обычаями, Божьими и земными установлениями пределов, и не тяготился этим. В каждый отдельный час он знал, что есть добро, а что зло, и бестрепетно осуждал людей, покушавшихся на незыблемость привычного. Зачем метаться, зачем мятежничать умом и страдать несбыточными мечтами, если для каждого человека на земле предопределен свой удел? Князьям – властвовать, боярам и детям боярским – служить честно и грозно, крестьянам – добывать неустанными трудами своими хлеб насущный, а всем людям вместе – славить имя Господне за милости, ниспосланные за праведные дела, или страдать безропотно за грехи, ибо страдания эти тоже от Бога…

Так жили деды и прадеды, отцы. Внуки тоже так будут жить и правнуки, ибо устроение мира – Божьих рук дело, а земной человек ничтожен, сир, убог и грешен, аки червь, бессилен пред ликом Всевышнего, не умствованиями угоден Богу, а верою и молитвою…

Вся прежняя жизнь Ивана Салтыка Травина подтверждала нерушимость предопределенного.

Свою родословную Салтыки Травины вели от смоленского князя Юрия Святославича. Младший сын его, князь Константин Фоминский и Березуйский, покинул отчее княжество и перешел на службу к московским великим князьям. И сам перешел, и сыновей с собой привел, трех Федоров: Федора Красного, Федора Слепого и Федора Меньшого. Сын Федора Красного – Иван Собака – был большим боярином великих князей Дмитрия Ивановича Донского и Василия Ивановича, прославился строительством белокаменного Московского Кремля. Внук его, Семен Иванович Трава, тоже московским боярином был, и тоже не из малых. От него-то и пошли нынешние Травины: Григорий Мороз да Иван, отец Салтыка. Ходили они уже не в боярах, а в детях боярских. Шемякина смута [16] отодвинула Травиных от великокняжеского двора, в думные люди их больше не звали, но вотчинки дедовские, село Спасское с деревнями под Дмитровом и село Шерапово на Москве, у Ивана Травина остались. Не из поместья служили Травины великому князю, а по отечеству, что было много почетнее.