За святую обитель

На высокой Водяной башне гремел могучий голос воеводы Долгорукого, сам он метил то из пушки, то из пищали в ряды врагов; окликал и сотников, и воинов простых. На Плотнишной башне воевода Алексей Голохвастов бился — и великую хвалу себе и славу снискал за эту кровавую ночь.

Не уставали и защитницы обительские, жены-богомолки, метать серу и пылающую смолу, лить каленый вар, жгучую известь сыпать, камни кидать. Немало ляхов пало на приступе этом от слабой женской руки. Но не одну из богомолок сразила также пуля ляшская, были и старики убитые, и отроки, и монахи.

Даже летописцы обители Сергиевой не упомнили всех подвигов, совершенных защитниками доблестными в этом долгом, отчаянном бою. Чуть не треть всех удальцов монастырских пала на стенах и башнях, ни шагу не уступив бесчисленной ляшской рати.

До света бились распаленные гневом, отчаянные, обезумевшие ляхи у стен; много раз врывались они на зубцы и подступы обительские, но сбрасывали и прогоняли их монастырцы.

С первым проблеском зари еще раз кинулись вперед осаждающие с турами, лестницами и таранами. Из дружины Анания всего лишь десятка два уцелело; но храбро встретили удальцы врагов. Градом пищальных пуль снова четверых свалило; Тененев распластался замертво около замолчавшей пушки; у Немка из плеча алая кровь брызнула, но устоял на ногах богатырь. Взобрались ляшские воины на стены — встретили их Ананий и Суета, истомленные боем, но, как прежде, бестрепетные, твердые.

Пробил тут час молоковского богатыря — поразили его сразу две мушкетные пули: одна — в бедро раненой ноги угодила, другая — в широкую молодецкую грудь. Навзничь упал Ананий на холодные камни, застонал тяжко.

Немко от гнева зубами заскрежетал, увидев друга павшим; Суета вскрикнул яростно. Подняли они свое окровавленное оружие, кинулись на ляхов — и через миг не было уже врагов на стене. Загрохотали им вслед сброшенные, изрубленные лестницы.

— Ананий! Брат названый! — молил Суета сраженного молодца. — Очнись! Глянь на нас! Ужели кончился?

Немко держал голову Селевина на своих могучих руках; из очей его капали на бледное лицо умирающего крупные слезы.

А кругом, по стенам и башням обительским, слышался крик радости:

— Бегут ляхи! Помог святой Сергий!

Потерявши много сотен людей, отчаялись ляхи и разом по всему кругу стен вспять повернули. Нестройными толпами, в грязи и в крови, с гневом грозя монастырю, отходили они к стану, ведя раненых. Об убитых товарищах не заботились нехристи.

У стен обительских валялись во множестве кинутые ляхами туры и лестницы. Мечей, пищалей, топоров без счету виднелось.

Начали монастырские воины со стен спускаться, бросились на задних ляхов, еще быстрей их в стан погнали.

— Эх, надо бы и нам туда! — молвил Суета Немку, да взглянул на недвижного Анания и запнулся.

Но раненый молодец как раз в ту пору глаза открыл, зарю светлую увидал, крики победные услыхал.

— Отбили? — слабым голосом спросил он.

— Отбили! — весело крикнул Суета. — Бегут в стан свой.

— Что ж вы, братцы, — молвил Ананий, приподнимаясь через силу и глядя вслед бегущему врагу. — Мне уж не поможете; ударьте в тыл ляхам, устрашите еще богоборцев.

Не посмели удальцы ослушаться, взяли они бердыши свои, начали приноравливаться, как сойти вниз через полусломанную бойницу. А к Ананию подоспел отец Гурий да подбежала, плача, Грунюшка, неся воды в глиняном кувшине.

— Час мой пришел, отче! — грустно улыбнувшись, сказал богатырь. — Не береди моих ран кровавых, все равно не встану уж больше! Исповедуй ты меня, отец Гурий, отпусти мне грехи мои. Скоро предстану я на суд Божий!

Стал на колени старец около умирающего; тихо плача горькими слезами, отошла Грунюшка в сторону.

Безлюдно было на стене: воины за ляхами погнались, богомольцы в обительские храмы поспешили — благодарить Господа Бога и святого Сергия за победу и спасение.

Тем временем Суета и Немко спрыгнули в пристенный ров, заваленный вражьими телами.

— Ишь, сколько сгибло ляхов-то! — сказал Суета. — И чего лезли… Тоже ведь в них душа человеческая была!

Хотел уж он из рва на поле вылезти, да взглянул под откос земляной, где упавшая тура какого-то воина до половины закрыла, только бледное лицо видно было. Присмотрелся Суета и ринулся к мертвому, туру долой сшиб.

— Оська! Селевин, Оська! Пришел-таки конец переметчику, богоборцу, изменнику! Ну-ка, покажись поближе. Эге, да он не помер — дышит! Эй, Оська, отзовись-нето!

Открыл Осип Селевин глаза, затрепетал весь. Переметчик трусливый и ранен-то не был, со страху под туру спрятался.

Пролежал он, схоронившись во рву, все время, пока бой кипел, а теперь хотел улучить времечко — за своими улизнуть, да не удалось ему. Поднялся он, всем телом дрожа…

— Тимофеюшка! Ради Господа, не бей, не убивай! Каюсь я! Прерывался голос у изменника, в глазах от страха темнело.

— Каешься? — с усмешкой спросил Суета. — А зачем же ты с ляхами обитель воевать пришел? Нет, брат, тебе веры!

— Отрекаюсь я от ляхов! — завопил Оська, видя, что Суета за бердыш свой берется. — Пропадай они пропадом! К вам хочу!