За свободу

— Сегодня дело оборачивается иначе, — сказал он. — Без нас дворянству хода нет. Оно вынуждено принять наши условия и идти с нами в ногу. И само собой разумеется, — об этом нечего и толковать, — мы лишь при том условии признаем Геца нашим главнокомандующим, если он присягнет «Двенадцати статьям».

— Он-то не присягнет! — с презрением крикнул Флориан Гейер. — Да он, как и все дворянство, присягнет хоть самому черту, лишь бы остаться наверху. Но что толку пытаться обрезать когти ястребу или приручать волка? У стервятника когти отрастут опять, волка от волчьих повадок не отучишь. А Гец всегда был настоящим хищником.

— Ты и впрямь слишком мрачно смотришь на вещи, брат Флориан, — заметил канцлер.

— А ты не слишком ли мудришь? — отвечал Гейер и поднялся с места. Вскинув на Гиплера омраченный взор, он добавил: — Смотри, не пришлось бы тебе в этом раскаиваться. Итак, друзья, до скорой встречи под стенами Вюрцбурга. С Гецом мне не по пути.

Вместе с командирами своего отряда он вышел из зала. Воцарилась тишина. Но Большой Лингарт, мрачно сверкнув своими большими круглыми глазами на присутствующих, крикнул:

— Господи прости, мыслимое ли это дело оттолкнуть от себя единственного в наших рядах опытного воина? Никто с ним не сравнится, только он не шумит о себе и не хвастается, хотя никого на свете не боится, даже самого черта. Он не ищет ни почестей, ни славы и всей душой предан нашему делу. Разве он заикнулся хоть единым словом, что это он заставил Геца сдаться под Мекмюлем, а теперь вы хотите поставить Геца над ним!

— Не горячись зря, Флориан от нас не уйдет, — успокоил его Гиплер и объявил заседание совета закрытым.

Флориан Гейер в понедельник на пасхальной неделе с рассветом покинул Вейнсберг вместе со своей Черной ратью. Большой Лингарт тоже двинулся в путь вместе со своими ротенбуржцами, чтобы присоединиться к походу на Вюрцбург. Страх, посеянный известием о казни графа фон Гельфенштейна и его рыцарей, сделал свое дело: в тот же день крестьяне получили от графов фон Гогенлоэ вместе с письмом две кулеврины, несколько бочек пороху и каменные ядра. Графы Лёвенштейны лично явились в крестьянский лагерь в Вейнсберге и заявили о своем желании вступить и евангелический союз. Когда кто-то из бюргеров, по старой привычке, снял перед ними шляпу, старик крестьянин ударил его древком копья по спине и крикнул:

— Болван, они теперь такие же графы, как я!

Важно подбоченившись и широко расставив ноги, крестьянин заставил братьев фон Лёвенштейнов несколько раз снимать перед ним шляпу. Графы повиновались, а он покатывался со смеху. Крестьянский совет отвечал им, что теперь ему недосуг заниматься с ними, но пусть они с белым посошком и в крестьянской одежде следуют за войсками, которые в тот же день двинулись на Гейльброн. В авангарде шел отряд Еклейна Рорбаха, а в первых рядах шагала Черная Гофманша. Ее морщинистое лицо сияло, как будто помолодевшее. Изнемогавший под гнетом народ, окрыленный победой, с надеждой глядел в будущее.

Глава девятая

Жена рыцаря с железной рукой лежала в постели после родов. Но это радостное событие не отражалось на лице Геца, который, мягко ступая войлочными подошвами комнатных туфель, расхаживал взад и вперед по комнате, время от времени останавливаясь то у одного, то у другого окна. На тяжелом дубовом столе стоял кувшин с неккарским вином, но хозяин не прикасался к нему. На дворе бушевала непогода. Холодный западный ветер хлестал непрерывными потоками дождя в узкие окна замка Горнбург, сотрясая свинцовые оконницы. Туман покрывал серой пеленой долину и протекавший мимо замка Неккар. На душе у хозяина замка было так же пасмурно, как и за окном. Настоящее и будущее были окутаны зловещим туманом, и, поеживаясь от холода дородным телом, он запахивался плотнее в подбитый мехом шлафрок. Своей единственной левой рукой он то и дело потирал выпуклый лоб и лысое темя, но в его мозгу не пробуждалось ни одной отрадной, утешительной мысли. По возвращении из Шенталя он немедля созвал на совещание франконское дворянство, но лишь немногие откликнулись на его призыв. Вейнсбергская расправа бросила большинство дворян в объятия князей; другие поспешили принять «Двенадцать статей» и заключить союз с крестьянами. Даже родные братья Геца примкнули к евангелическому крестьянскому союзу.

Под влиянием страха он первым делом, забрав с собой драгоценности и важные бумаги, помчался во Франкфурт, но вернулся оттуда несолоно хлебавши. Город соглашался принять на хранение ценности лишь при условии отказа их владельца от требования какого-либо возмещения, если они погибнут от руки бунтовщиков, угрожавших также и Франкфурту.