За свободу

Кэте воспротивилась. Он еще слишком слаб, чтобы пускаться в далекий путь; к тому же, как бывший «черный», он рискует головой. Лучше послать кого-нибудь. Он вынужден был согласиться, заметив, однако, что, прогулявшись в Ротенбург, любой оренбахец может проститься с головой. Подумав немного, Кэте вызвалась идти сама. Каспар испугался и обрадовался одновременно.

— Ты хочешь это сделать для меня? — воскликнул он, залившись густым румянцем.

— А что? Ведь он мне дядя. Да и станет магистрат связываться с бабой!

— Не забудь, что и ты на особой заметке у тамошних господ. Нет, я никогда не приму от тебя такой жертвы. Все же спасибо тебе от всего сердца за твою доброту.

— Вот бы глупо вышло, если б меня опять запрятали в башню. Откровенно говоря, там было прескверно. И на этот раз ты б уже не смог вызволить меня оттуда.

Ее смех напомнил ему о прежних временах. Проходившая мимо жена кузнеца остановилась и изумленно уставилась на молодых людей, сидевших на дышле телеги, под брезентом которой приютилась Урсула с детьми.

— Веселитесь? — спросила Виландша. — Приятно слышать смех среди такого беспросветного горя. Что же вас так развеселило?

Кэте рассказала ей.

— Да, было бы неплохо узнать, что творится в Ротенбурге и нельзя ли нам податься назад, в родные места. Только Эчлих прав, тебе туда нельзя показывать и носа.

Она задумчиво провела рукой по лицу и прибавила:

— Вот что — пойду я, и делу конец.

Уклонившись от выражений благодарности, она крупными шагами удалилась.

— Кэте, милая! — пробормотал Каспар. Сердце его было переполнено, но он поборол себя, встал и ушел. Девушка еще долго сидела в раздумье.

На следующий день фрау Виланд положила для отвода глаз несколько кур в корзину, набрала кучу поручений к лавочникам и отправилась в путь. К полудню над лесом разразилась гроза, которая быстро пронеслась, но дождь зарядил всерьез. Под старыми буками, елями и дубами недолго можно было укрываться. Дождь начал просачиваться в хижины, палатки и шалаши. Каждый старался укрыться как мог, и скоро в лагере все стихло. Слышен был лишь шум и журчанье быстрых потоков дождя. То тут, то там разводили огонь, чтоб обсушиться, но он давал больше дыму, чем тепла. У одного из таких костров сидел и старик Нейфер, поместившийся вместе с Каспаром в одном шалаше. Каспар лежал на подстилке из моха и листьев, накрывшись попоной. Он думал о Кэте, о Гансе Лаутнере, о Флориане Гейере. Монотонный стук дожди о парусину навевал печальные мысли. Вдруг чья-то тень затемнила вход, и кто-то спросил:

— Ты не спишь?

Это была Кэте. Голова и плечи у нее были закутаны в платок. Каспар вскочил на ноги.

— Ну и погодка, — сказала она, входя в шалаш. — А что будет осенью?

— До тех пор вы уже вернетесь обратно в Оренбах, — попытался он ее утешить и пододвинул соломенный стул.

— Я не уверена, — возразила она, снимая платок. — Маркграф уже убрался, но теперь и магистрат хочет отвести на нас душу. Фрица Мелькнера уже казнили.

— Стало быть, Виландша уже вернулась из Ротенбурга? — весь насторожившись, спросил Каспар.

Кэте кивнула головой:

— Страшные дела творятся в Ротенбурге. Она видела, как нейзицкий священник Штекляйн…

— Я его знаю, — перебил ее Каспар. — Я был в его доме, пил и ел у него. Он не пожелал уйти вместе со всеми. Решил, что должен остаться проповедовать своим прихожанам евангелие свободы.

— Виландша видела его у позорного столба. Они наложили ему клеймо на обе щеки, зверски высекли и выгнали из города на голодную смерть.

— Боже правый! — в ужасе вскричал Каспар. — А мой отец? Кэте, мой отец?

Она посмотрела на него полными жалости глазами. Казалось, у нее не хватало духу передать ему эту весть, хотя она и перехватила ее у Виландши, чтобы подготовить Каспара. С трудом выдавливая слова, она проговорила:

— Жена кузнеца нашла пустырь, где прежде стоял ваш дом. За то, что там тайно собирались горожане, магистрат велел сровнять дом с землей и это место посыпать солью, чтобы ему быть навечно пусту.

Каспар расхохотался как безумный. Кэте поднялась и взяла его за руку, но он вскричал:

— Они убили его! — и повалился на койку, закрыв лицо руками. Кэте заплакала, подсела к нему и, обняв его за шею, тихо прошептала:

— Бедный Каспар.

Так они сидели некоторое время не шевелясь. Потом, уронив руки, он сказал с горькой усмешкой:

— Право должно оставаться правом — это были его любимые слова. Но знатным господам он всегда колол глаза; слишком высоко поднимал голову. Теперь они отрубили ее, и все в порядке.

— О Каспар, как ты можешь так говорить! Ведь я тоже любила дядю! — взмолилась она.

Он повернулся к ней и, увидев слезы на ее глазах, тяжко вздохнул. Потом отвернулся и, глядя на землю, сказал:

— Теперь я остался без крова. Бездомный бродяга.

— Нет, нет, Каспар, — горячо запротестовала она, — ты останешься у нас. И увидишь, еще настанут лучшие времена.

— Едва ли. Теперь мне придется опять бродить по свету, — отвечал он, покачав головой.

— Нет, это ни к чему. Нынче ты нигде не найдешь работы. И потом, я не пущу тебя, Каспар! — И, прижавшись щекой к его щеке, тихо прибавила: — Ведь я люблю тебя всей душой.