За свободу

Эти тяжкие обвинения исходили из уст доктора Карлштадта, который назывался так по месту рождения — Карлштадту близ Вюрцбурга. Настоящее его имя было Андреас Боденштейн[66]. Даже его враги вынуждены были признать, что глубиной и обширностью знаний он превосходил знаменитого реформатора, которому, будучи деканом богословского факультета в Виттенберге, он вручил докторскую шапку. Жертва нетерпимости «божьего человека»[67], Карлштадт, изгнанный им из Саксонии, направился сначала в Верхнерейнскую область, где находились Томас Мюнцер, Буцер и другие изгнанники, лишенные права проповедовать и преподавать. Выразив желание вернуться на родину, в Восточную Франконию, Карлштадт подвергся гонению со стороны маркграфа Казимира. Но Валентин Икельзамер, ротенбургский учитель латыни, один из его наиболее способных учеников в Виттенбергском университете, который он покинул вместе со своим учителем, помог ему тайно проникнуть в город. Стража у Родерских ворот, близ которых жил стригальщик Эчлих, не обратила внимания на невзрачного с виду человека в крестьянской одежде. Шедший с ним учитель латыни пользовался популярностью в городе, и все знали, что он родом из Оренбаха и что у него в деревне многочисленная родня.

Как было условлено, Карлштадт ждал своего бывшего ученика на постоялом дворе, где имели обыкновение останавливаться возчики с товаром на пути из Аугсбурга в Вюрцбург. Его крестьянское платье не было маскарадным костюмом в противоположность дворянскому камзолу Лютера в Вартбурге. Лютер еще не вернулся из своего вартбургского убежища, когда Карлштадт уже проповедовал в Виттенберге, что лучше заниматься ремеслом, чем теологией, что доктора и магистры богословия — сущий бич божий, что молодые люди должны оставить университеты, а монахи — монастыри и изучать какое-нибудь ремесло или, подобно Адаму, возделывать землю. Он сам первый подал пример и, поселившись у своего тестя, взялся за мотыгу и велел называть себя не доктором, а соседом Андреасом.

Беседа с ним интересовала Эренфрида Кумпфа больше, чем неоконченная рукопись.

— Скорблю душой, — заявил почетный бургомистр, со вздохом положив листки на стол, — что этот высокочтимый реформатор все больше и больше льет воду на папскую мельницу и стремится опять ввергнуть в оковы едва освободившийся разум.

— Я тоже ценил его за природные дарования больше, чем кто бы ни было, — с горячностью вымолвил Карлштадт. — За него я был готов хоть в преисподнюю, а надо вам сказать, любезный мой покровитель, что князь тьмы задал ему немалую работу. Но настоящего беса, взявшего над ним верх в его вартбургском уединении и приведшего его к гибели, он, к сожалению, так и не признал. Этот бес тщеславия внушил ему, еще когда он предстал перед князьями и имперскими чинами на Вормском сейме[68], что Реформация вышла из его головы, как Афина Паллада из головы Зевса. Он считает себя непогрешимым и убежден, что сам господь глаголет его устами. Он мужественный человек, слова нет, и в душе его горит пламень, без коего никакие дерзания не осуществимы. Но лукавый помутил его разум, ему недостает проницательности и дальновидности, а без них нельзя довести дело Реформации до победы. Теперь же по наущению диавола он стал столь жестоковыйным, что готов скорей вызвать раскол среди протестантов, чем признать свое заблуждение в толковании святых таинств и принять руку, которую протягивает ему Цвингли.

— Да простит ему бог! — взволнованно воскликнул почетный бургомистр.

— А как вы полагаете, почему он в таком гневе примчался из Вартбурга в Виттенберг, где я отменил исповедь, прекратил католическое богослужение и ввел причащение под двумя видами?[69]

— И удалил иконы из церквей? — дополнил Эренфрид Кумпф.

— Это было сделано без моего участия, — возразил Карлштадт.

— И правильно сделано! Идолам не место в храме! — воскликнул почетный бургомистр. — Никто в толк не возьмет, почему он повернул к старому и даже снова надел сутану, вместо того чтобы окончательно порвать с Римом. Зато вы, доктор, действовали поистине в духе Реформации.

— Он не оспаривал справедливости моих действий, да и не мог оспорить, — сказал Карлштадт. — Но он решил, что все должно исходить лишь от него и совершаться лишь через него, — вот в чем суть. Вот что явилось поворотным пунктом в его жизни. С той поры он начал лебезить перед князьями и выпустил свои когти против нас, не позволивших ему опутать наш разум.

Эренфрид Кумпф задумался и не сразу прервал молчание.

— Достойно удивления, что князья потакают ему. Видно, память у них коротка. Давно ли он сам призывал громы небесные на их головы?

— Уж он сумеет их ублажить, помяните мое слово, — и горькая усмешка искривила губы Карлштадта. — Князей он ублажит церковными и монастырскими владениями.