За свободу

А в зале опять мерно покачивались пары. Красотой Эльза не могла соперничать с Габриэлой, но юность, ослепительная свежесть и новизна ее появления в обществе давали ей перевес. Золотая молодежь так и увивалась вокруг нее, и Габриэла почувствовала в ее лице серьезную соперницу. Она делала вид, что не замечает Эльзы, но исподтишка метала на девушку злобные взгляды, особенно когда плацмейстеры подводили к Эльзе все новых молодых людей, добивавшихся чести танцевать с нею. Как ни старалась Габриэла скрыть свою неприязнь, все иге Эльза уловила один-другой красноречивый взгляд. Однако не это злобное пламя, горевшее в черных глазах красавицы, пламя зависти, непостижимой простодушию Эльзы, побуждало ее всем сердцем стремиться вон из этого зала. Нескромные, нет, более того, циничные и развязные речи кавалеров внушали ей глубокое отвращение. Этот развратный мир пугал ее. Только танцуя с Максом, она дышала полной грудью. Только чувствуя свою руку в его руке и прильнув плечом к его плечу, она погружалась в спокойствие и безмятежность. И когда она обращала к нему свое прекрасное, но строгое лицо, в ее глубоких и синих, как озеро, глазах светилась вся ее душа.

Глава девятая

Стефан фон Менцинген с женой и дочерью уехал с бала раньше, чем другие. Он спешил домой, где надеялся получить объяснение причины, побудившей герцога уже теперь, в середине февраля, привести в исполнение замысел, приуроченный к началу весны. Впереди шел слуга с факелом, освещая дорогу. Макс вел свою даму под руку, что допускалось обычаем того времени. Шли они в молчании, которое было красноречивей всяких слов.

— Спокойной ночи! — прошептал он, расставаясь с девушкой. Ее губы беззвучно зашевелились, но Макс и так понял, что говорит ее сердце. Он почувствовал это в легком пожатии ее пальцев.

Дома рыцарь не нашел никакого известия. Это привело его в столь угнетенное состояние духа, что жена даже осмелилась спросить, не случилось ли чего. Разве она сама не слыхала на балу, с раздражением отвечал он, что герцог Ульрих выступил, чтобы отвоевать свои владения.

— Избави боже! — в испуге воскликнула она.

— Силой у него их отняли, силой он их и вернет. Такой порядок в этом мире.

— Ужасный порядок! — сказала со вздохом фрау фон Менцинген. — А сколько прольется невинной крови.

— Велика беда! — резко возразил он, но, спохватившись, уже спокойней продолжал: — Впрочем, герцог, наученный горьким опытом, стал другим человеком, и вюртембержцам будет под его державой куда легче, чем здешним людям под этим насквозь прогнившим патрициатом. Я, со своей стороны, предпочел бы подчиняться одному владыке, чем этой шайке «именитых». Здесь сколько голов, столько и пиявок, присосавшихся к общественному добру.

— Неужели ты все еще возлагаешь надежды на герцога? — спросила она и так испытующе посмотрела на него, что он почувствовал смущенье.

— Герцог всегда был для меня милостивым господином, так же как и маркграфы Ансбах-Байрейтские, — уклончиво отвечал он. — Человек должен склоняться перед силой обстоятельств.

Его жена промолчала, с тоскою думая о том, что дни тяжких испытаний все еще не миновали ни для нее, ни для ее семьи. Гнетущие заботы, страх за судьбу дочери, в сердце которой она читала лучше самой Эльзы, не дали ей сомкнуть глаз всю ночь.

И Макс Эбергард тоже не спал, думая об Эльзе. Он не сомневался более в том, что любит ее. Но трепетная надежда, которую он уносил в душе, прощаясь с Эльзой, теперь, в одиночестве, погасла. А что, если он ошибался? Ну конечно, он ошибался. Быть любимым ею — неслыханное, несбыточное счастье! Мучительные, но сладостные сомнения теснили его грудь. Но даже если он не ошибается и она действительно любит его, к чему все это приведет? Ведь у него нет никаких средств, и понадобится много времени, пока его профессия даст ему возможность создать свой домашний очаг. В обычных условиях все это не помешало бы ему назвать Эльзу своей женой. По принятому в ту эпоху обычаю сын вводил жену в родительский дом, и родные поддерживали его до тех пор, пока он не станет на ноги. Дома патрициев были достаточно просторны, чтобы приютить под своим кровом две семьи, и дом Конрада Эбергарда не составлял исключения. Но при существующих отношениях с отцом нечего было и думать об этой возможности, даже если бы его мужская гордость позволила Максу решиться на такой шаг. Нечего также было надеяться и на то, что его отец согласится просить руки Эльзы у рыцаря фон Менцингена. Нет, придется быть собственным сватом. Но чем глубже становился разлад между ним и отцом, лишавший его всякой поддержки, тем нестерпимей казалась мысль завладеть сердцем Эльзы за спиной у ее родителей и наслаждаться ее любовью тайком, как вор — похищенным кладом. Нет, пусть обстоятельства против него, — он все же откроется ее родителям, откроется не откладывая. Если они откажут, — при одной мысли об этом его сердце сжималось от боли, — он перенесет этот удар, как подобает мужчине. Но он не свяжет Эльзы и не бросит тень на ее честь.