За тайнами Плутона

Как раз в это время начиналась постройка Закаспийской железной дороги, которая должна была соединить Среднюю Азию с европейской частью России. Ее предполагали начать на восточном побережье Каспийского моря, в районе Красноводского залива, и через пустыню Каракум вести на Ашхабад, Мерв (Мары), Чарджуй (Чарджоу), Бухару, Ташкент, Самарканд.

По тем временам строительство этой дороги было столь же сенсационно, как в наше время… ну, скажем, предполагаемое строительство туннеля под проливом Ламанш. Все было точно так же — десятки проектов и тысячи противников.

Один проектировщик считал, например, что для защиты от песков дорогу на всем ее протяжении — тысячи полторы километров — необходимо упрятать в специально выстроенный короб-туннель, как это делают в Альпах для защиты от лавин.

Другой предлагал соединить двумя каналами Амударью и Каспийское море, потом обсадить эти каналы деревьями и только после этого проложить по зеленой аллее железнодорожное полотно.

А большинство просто считало всю эту затею авантюрой.

«Миллионы шпал и рельсов будут погребены под желтыми волнами песчаного моря, которые засыпают даже высокие тополя до самой верхушки», — писало «Новое время».

На заседании Государственного совета, где обсуждался вопрос о постройке Закаспийской железной дороги, дело решила энергия генерала М. Н. Анненкова, который, раскритиковав все прожекты, имел мужество поручиться, что сумеет построить дорогу и что дорога эта будет работать.

Генерал просил И. В. Мушкетова рекомендовать ему двух молодых геологов в качестве «аспирантов при постройке железной дороги». Такая вот необычная должность. В первую очередь генерала интересовали водоносность и подвижность песков, а во вторую — предварительная разведка полезных ископаемых Туркестана.

В начале июля Мушкетов вызвал к себе Обручева и Богдановича, которые, узнав о предложении, с радостью согласились стать «аспирантами при постройке».

— Мы, геологи, — закончил разговор Мушкетов, — должны своими наблюдениями и указаниями помочь генералу Анненкову осуществить это огромное государственное предприятие…

Так началась первая самостоятельная экспедиция молодого геолога, и о ней, как и о последующих экспедициях, лучше всего расскажет сам Владимир Афанасьевич.

Однако прежде необходимо сделать небольшое пояснение.

Полевых дневников — тех удобных книжечек, что теперь столь привычны для геологов и других экспедиционных работников, — тогда просто не существовало. Именно Обручев, начав годы спустя впервые читать курс «Полевая геология», предложит и наиболее удобные размеры полевых дневников, и правила их заполнения. А тогда Владимир Афанасьевич ограничивался короткими заметками в записной книжке и длинными, почти каждодневными… письмами к невесте, в будущем — жене. Эти письма он впоследствии использовал фактически на правах дневника.

Читатель, конечно, обратит внимание — не только геология интересует Владимира Афанасьевича. Можно сказать, что он — особенно в ранних экспедициях — чувствовал себя в первую очередь Путешественником, а уже во вторую — Геологом.

Тексты, которые предлагаются читателю, написаны Владимиром Афанасьевичем уже после окончания экспедиций — по полевым записным книжкам, по письмам-дневникам. Но они строго документальны и сохраняют дневниковую свежесть восприятия.

Уместно заметить, что феноменальная память Владимира Афанасьевича — можно сказать, «память восприятия» — неизменно поражала всех, кто работал с ним.

Ученик его, геолог Б. А. Федорович, рассказывает:

«Ему было 25 лет, когда он изучал Западный Узбой. Когда Владимиру Афанасьевичу исполнилось 90 лет, я принес ему альбом фотографий по различным районам Туркмении. Показывая одну панораму, я спросил — не узнает ли он это место.

— Да как же не узнать? Ведь это Куртышский водопад на Узбое, — и начал прослеживать все обрывы и скалы.

— А где же куст? Вот здесь, как раз здесь, рос большой куст саксаула, и на нем сидела какая-то крупная птица.

За 65 лет, за многие годы путешествий память сохранила даже такие детали!»

Очень хорошо сказал об этой удивительной способности Обручева его биограф В. А. Друянов:

«Все, что хоть раз попадало на сетчатку его глаз, навечно застывало в памяти. Небольшие серые глаза непрерывно на протяжении девяти десятков лет печатали дагерротипы окружающего мира, и в любую минуту, когда ему было нужно, Обручев вставлял отпечаток в проекционный аппарат своего мозга».