За тебя никто не решит!

«Видно, за мои грехи, доченька, наказал тебя Господь! – с горечью думала она, стараясь задавить боль в груди. – Мы тогда даже грехом это не считали. Думали, долг исполняем – избавляем женщин от беды. Работали в операционной, как на конвейере. Сил хватало только на то, чтобы успеть сделать запланированное на день. Роботы равнодушные.

А оно вон как догнало… Как я могу тебе рассказать, что значит аборт на большом сроке? Ребёнка выскребают по частям, а потом его утилизируют с другими отходами. Про малое кесарево и говорить страшно! Ребятишек вытаскивали из матери живыми, некоторые пищали, а их, как котят в ведре с водой топили! Не выдержала я тогда больше недели в той операционной, попросилась в другую. Только грех-то, всё равно на мне остался», – думала она, украдкой вытирая невольно бегущие по щекам слёзы.

– Может, скажешь, что произошло у дочери? – не выдержав, спросил муж.

– Жалко мне её, токсикоз, беременность тяжёлая…

– Что-то раньше я не замечал, чтобы ты из-за этого плакала.

– Старею, наверное, сентиментальной стала, – отыскивая в сумочке платочек, ответила Елизавета Петровна.

– Значит, не расскажешь что за беда у Таси?

– Ты на дорогу смотри, не отвлекайся, а то накликаешь беду на всех, если аварию сделаешь, – сердито ответила жена и отвернулась к окну.

Однако дома не выдержала и, несмотря на дочерин запрет, вечером всё рассказала мужу.

– Я, конечно, ничего не понимаю в вашей медицине, только неоткуда в нашей семье плохому семени взяться. Пустое, все эти анализы. Нормальный внук у нас родится и больше чтоб я таких разговоров не слышал, так и Тасе передай, – хлопнув ладонью по столу, сурово сказал Семён Андреевич. Потом помолчав, посоветовал: – Ты сватье позвони, а то она там от такой новости, наверное, с ума сходит.

– Да позвонила уже, плачет она и тоже твердит, что не верит никаким анализам.

– Ну, вот и хорошо. Спать пора, что-то устал я с дороги.

Монастырь

Всехсвятский женский монастырь находился километрах в двадцати от города. Тася и Александр выехали после обеда, и, пока добрались до нужного места, время перевалило за полдень. Зимнее холодное небо, затянутое тучами, навевало на землю сумрак. Казалось, что солнце вот-вот закатится за заснеженные сопки и наступит ночь.

Они оставили машину возле зелёной металлической ограды и через большие ворота, которые оказались незапертыми, вошли на территорию монастыря. Разметённая от снега дорожка, выложенная бетонными плитками, вела мимо резной беседки к двухэтажному кирпичному зданию с луковичной главкой. Отыскав вход с иконой Иисуса Христа над дверью, они перекрестились и вошли в помещение церкви.

Посетителей в притворе не было. Только в церковной лавке за витриной стояла пожилая монахиня. Взгляд матушки, светящийся добротой и участием, ободрил обоих. Она приветливо улыбнулась, словно ожидала их прихода. Тася спросила, как к ней обращаться.

– Матушка Василина, – ответила та.

– У нас случилась беда, мы приехали к вам за помощью, – начала рассказывать Тася о том, что привело их в обитель. Она поведала женщине в чёрном одеянии всё, что накопилось за время, прошедшее после приговора, вынесенного её ребёнку. Сбиваясь и возвращаясь к уже сказанному, она говорила о своих метаниях в поисках правильного решения, о боле и страхе, что преследовали её. Монахиня, глядела на Таисью спокойными мудрыми глазами, внимательно слушала сбивчивый рассказ, ни разу не перебив. Когда Тася замолчала, матушка подала ей и Александру свечи и сказала:

– Аборт – это смертный грех. Надо помнить: что бы с нами ни случилось, на всё есть воля Господа нашего. Молитесь.

– Я не знаю таких молитв, матушка Василина, – покраснев, произнесла Тася.

– Слова сами придут, сердце подскажет.

Они вошли в молельный зал. В вечернем полумраке мерцали лампады, на высоких подсвечниках горели свечи, пахло ладаном и расплавленным воском. Перекрестившись, Тася и Александр зажгли свечи и поставили их у икон Христа Спасителя и Пресвятой Богородицы. Маленький храм был наполнен покоем. Возникало чувство присутствия какого-то доброго духа, глубоко проникающего в душу, от этого приходило ощущение единения, слияния с окружающим. Вера во всесилие Господа, о которой они вспоминали только при случае, нахлынула остро, осязаемо.

– Господи! Помоги мне вынести то, что послал мне в испытание. Я не знаю, за что оно мне, но верю, заслужила его. Прости меня, грешную, что замыслила убить дитя своё нарожденное, которое сама же вымолила у тебя, – шептала она слова, идущие от самого сердца.

Слёзы текли по щекам, принося облегчение, смывая с души накипь, которой она покрылась, следуя за холодным рассудком. Тася просила милости для ребёнка и защиты от тьмы, что окружила её, благодарила за надежду, которая пришла на место отчаяния. Излив в молитве свою боль, она замолчала, глядя на лики святых просветлённым взглядом. Горячая ладонь Саши коснулась её руки. Не говоря друг другу ни слова, они перекрестились и вышли из храма. Матушка Василина ждала в притворе.