На другой день уже с утра началась поземка. Струйки сухого снега змеились по реке и, взвиваясь в воздух, рассыпались мелкой колючей пылью.
Уложив в рюкзак фотоаппарат с отснятыми пленками, котелок и немного еды, Пикунов вскинул его па спину.
— Ну, держи! — сказал он, протягивая руку.
— Удачи тебе! — крикнул я вслед.
Он остановился, поправил на плече карабин и поднял над головой руку. Через минуту только оставленные нарты с палаткой и печкой напоминали о пребывании здесь этого человека.
К вечеру ветер прекратился, на землю и хвою деревьев ложился мягкий пушистый снег.
— Не успел твой дружок добраться до жилья, — сказал Петрович, накрывая праздничный стол. — Шестьдесят километров по такой погоде не пройдешь.
— А он и не рассчитывал, — ответил я.
— Смелый, видать, парень, — сказал он и, на мгновение задумавшись, вдруг спросил: Что там за канитель с заповедником? Я так и не понял.
Часы показывали половину двенадцатого, когда я кончил рассказывать. Тихо потрескивали в печке дрова. Повизгивала во сне наша собака Веста. Падали за окном зимовья снежинки, на землю пришла новогодняя ночь, и где-то в этой ночи огонь костра грел человека, спешащего на самолет. Коротков молчал, поглаживая седые волосы.
— Выпьем? — предложил я.
— За тех, кого греет костер! — сказал он, и мы сомкнули стаканы.