За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Эту присказку – «путь до холмов еще долог» – она часто повторяла, даже когда холмы окружили путниц со всех сторон, извилистая дорога с каждым днем становилась все круче и ухабистее. Ей чаще и чаще приходилось изо всех сил удерживать кресло, готовое скатиться по скользкой каменистой тропе назад и сбить ее с ног, или мчаться вперед бегом, катя перед собой беспомощную королеву, когда тропа неожиданно шла под уклон, и с каждым вторым выдохом с ее языка срывались проклятия. Но, несмотря на все свои клятвы и усталую ругань, она катила неуклюжее кресло с охваченной непреходящим ужасом пассажиркой вперед и вперед, в земли, где коровы беззаботно паслись на пологих крышах домов, а сады росли на вырубленных в скале террасах, устроенных так, чтобы ни один фут земли не пропал даром. Жители холмов, как и предрекала нищенка, действительно проявляли к путницам куда больше щедрости, чем горожане, но все же и им точно так же не терпелось спровадить бродяжек прочь. Лишь изредка нищенке с королевой позволяли провести хотя бы ночь в амбаре или в погребе. Приют им предоставляли только в бурю, и то не всегда, и королева, уже успевшая оценить тупое, безмятежное коровье гостеприимство, научилась ценить по достоинству и сухой хворост для костра, и обноски крестьянских дочерей. Однажды кузнец починил сломанное колесо ее кресла, не спросив никакой платы за труд, в другой раз рыбак отклонился от собственного пути, чтоб увести их с дороги, кишевшей разбойниками, и указать другую, безопасную… Мало-помалу королева привыкла принимать все эти странные дары с той же учтивостью, с какой принимала бы послов великих государств, и дарила в ответ все, что могла – улыбку от чистого сердца.

С каждым днем все труднее становилось вспоминать дворцовые перины, и дворцовые яства, и слуг (кроме того самого, единственного из многих), и пышные празднества в честь соседних владык, и даже такие крохотные радости, как чтение мужу, королю, стихов, или гуляния с ним – в его объятиях – по дворцовым садам в прохладной синеве вечерних сумерек. Стоило осознать, что еще одно драгоценное воспоминание покинуло ее навсегда – и королеву вновь охватывала горькая печаль, а нищенка насмехалась:

– Ну, и по ком ты на этот раз хнычешь? По мужчине, небось? По какому-то дюжему пройдохе, додумавшемуся взять в жены ту, кто не сможет сбежать? Сядь прямо и не хнычь – путь до холмов еще долог.

Сама она с виду казалась двужильной и неутомимой, но королева знала, что это не так. Почти каждую ночь, лежа рядом со спутницей на холодной земле или песчаном полу конюшни, она слышала в ее прерывистом дыхании тихий стон, рвущийся из груди после еще одного дня упорной борьбы с расшатанным креслом на пути… куда? К каким холмам? К какой цели?

А цель у нищенки, определенно, имелась, и заключалась она вовсе не в поисках более щедрых подаяний – в этом у королевы давным-давно не осталось ни малейших сомнений. Она стремилась добраться куда-то, хотя бы ценой последних сил; это было видно в ее пугающе огромных на истончившемся лице глазах, с каждым днем все глубже и глубже утопавших в глазницах, это чувствовалось в напряжении стертых в кровь рук, толкающих кресло вперед. Если бы чувство вины и сострадание могли помочь подняться, нищенке и вправду пришлось бы ехать на ее месте, но чудес не бывает, и королеве оставалось только убеждать ее отлежаться денек-другой в какой-нибудь пещере, или лучше в заброшенном амбаре, но нищенка только злилась в ответ:

– Если тебе и охота принять мученическую смерть в грязи под дождем, как в тот день, то мне – нет, это уж точно! Зима надвигается, а в нору будем прятаться, когда доберемся до своих нор. Поэтому заткнись, да не вертись так, когда я тебя поднимаю!

И тонкие дрожащие руки с растрескавшимися, кровоточащими ладонями поднимали королеву и снова усаживали в кресло – все с той же удивительной ловкостью, все с той же настойчивой мягкостью, под ту же знакомую воркотню:

– Ох, растреклятая баба, неужто тебя никто не учил хоть голову держать повыше? Сядь прямо, чтоб тебе лопнуть!

С этими словами ее плотно укутывали одеялом – единственным на двоих.

Но вот пришло то неизбежное (королева понимала, что это вот-вот должно случиться) утро, когда нищенка – это она-то, всегда настаивавшая на том, чтоб отправляться в путь с рассветом! – сумела подняться на ноги, проглотить остатки вчерашнего ужина из остатков предыдущей трапезы и, наконец, взяться за ручки кресла лишь к полудню. Ночью прошел дождик, полуденный воздух был ничуть не теплее утреннего, и королева стиснула зубы, готовые вот-вот застучать от озноба. Но нищенка, невзирая на все невзгоды, мужественно двинулась вперед, с невнятным ворчанием толкая кресло по раскисшей тропе, через вязкие груды прелых листьев. Поначалу все шло, как обычно, но, поднажав, чтобы перевалить возвышающийся над тропой корень, она вдруг остановилась и медленно осела наземь, будто еще один палый лист. Она попыталась было подняться, но не сумела, а больше не стала и пробовать.