За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Длинная морда как-то укорачивается, втягивается внутрь, вся голова целиком вспухает, трескается и срастается обратно. С виду сказать, это, должно быть, жуть как больно, но волк – он не издает ни звука, даже когда его мех тает, будто изморозь под лучами зимнего солнца, и превращается в гладкую кожу.

Мысленно снова вижу перед собой бабушку.

«Не пугайся, девочка моя, – сказала она днем. – Смотри, и сама все поймешь».

Я помню, как ее халат складками осел на пол. Помню, как я завизжала от страха и неожиданности.

Щеки горят от стыда.

Может, на этот-то раз стоило бы отвернуться, но единственная голая женщина, которую я видела прежде – это мать. Ее тело было мягким, в ямочках, живот весь в морщинах после того, как на свет с первым воплем появился младший братишка, а эта женщина, сидящая передо мной на корточках, совсем другой породы существо. Ее ноги волосаты, стройны и мускулисты, все ребра наружу, вздымаются с каждым вдохом. Дышит она тяжело, лопатки торчат, как сложенные крылья, а между ними вдоль хребта тянется, исчезая в ложбинке на заднице, полоска жестких темных волос. От нее пахнет землей, и потом, и еще чем-то этаким мускусным, волчьим – от этого запаха аж в горле першит, и я не могу сдержать кашля.

Женщина поднимает взгляд. Откидывает со лба спутанные пряди длинных темных волос, растягивает губы то ли в улыбке, то ли в оскале. Похоже, ей это непривычно.

– Не бойся, – говорит она.

Голос хриплый, грубый, как треск рвущейся холстины. Похоже, и это ей непривычно.

– А чего мне бояться? – набравшись храбрости, отвечаю я. – Клыков-то этих твоих у тебя больше нет.

Женщина моргает, запрокидывает голову и хохочет. Громкий, больше похожий на вой, ее смех вгоняет в дрожь, заставляет съежиться. Но вдруг внутри вскипает жгучее желание… ну, вот, к примеру, как будто увидишь изысканную придворную даму в жемчугах да шелках и думаешь, как бы сама гляделась в этаком наряде. Или, скажем, смотришь, как старший из сыновей мельника на рынке ворочает мешки с мукой, и гадаешь, каково оно – взять да слизнуть эту белую пыльцу с его щеки.

Хочется смеяться так же, как эта женщина-волк. Хочется выть на луну, испрашивая ее благословения.

Но я еще плотнее кутаюсь в плащ и выпячиваю подбородок – как отчим, когда он зол и шутки с ним плохи.

– Бабушка была такой же, как ты, – говорю я. – Так ведь?

Женщина медленно, нежно гладит ладонью пятна на полу, подносит руку к лицу, нюхает, лижет пальцы ярко-розовым языком, а когда снова поднимает на меня взгляд, ее глаза просто-таки полыхают огнем.

– Нет. Это я была такой, как она.

Издав сиплый горловой звук – не то рык, не то всхлип, – она поднимается на ноги. Первые шаги к камину неверны, шатки (так ковыляет младший братишка), но вскоре она осваивается.

– Давненько я не ходила на двух ногах.

Волосы у нее между ног темны, как и на икрах, темны, в точности как у мамки, только гуще. Густая масса черных кудряшек тянется в стороны, узкой полоской поднимается вверх до самого пупка.

Я отворачиваюсь к огню. Щеки раскраснелись так, что дальше некуда.

Женщина опускается рядом на колени, снимает с меня шапочку и ерошит мне волосы пятерней. Они еще мокры после купания в мельничном пруду, но ее рука нежна, совсем как мамина. Если пальцы застревают, она останавливается и осторожно распутывает волосы.

– Нам нужно поговорить, Красная Шапочка, – говорит она все тем же хриплым, скрипучим голосом. – Ты должна рассказать мне о бабушке. Обо всем, что здесь произошло. Она больше не может говорить сама за себя, придется тебе говорить за нее.

Желудок сжимается. К горлу подкатывает тошнота. Не хочу, не хочу вспоминать, что случилось днем. Что я такое видела – или думаю, будто видела (да какое там «думаю» – знаю: видела). Лучше уж пусть остается внутри да лежит, пока не почернеет и не сгниет, как капуста, оставленная в земле, и мне больше не будет нужды вспоминать все это. Разруби лопатой, перекопай, да засевай грядку заново…

– А ты кто будешь такая? – говорю я, вырвавшись из ее нежных рук и развернувшись к ней лицом. – Кто ты такая есть, чтоб тянуть ко мне лапы да выведывать о бабушке, как будто имеешь на то полное право?

Женщина опускается на пятки.

– Да, право на это я имею, – негромко, спокойно отвечает она. – Твоя бабушка была мне матерью, Красная Шапочка. И знать, что с ней произошло, у меня больше прав, чем у любого, кого ты сумеешь назвать.

Поначалу я ей не верю – а может, просто не хочу верить. Слишком тяжел этот груз, попробуй такой утащи. Да, это правда, сестра-то у мамки была. Но эта сестра ушла из дому еще до моего рождения, смылась с каким-то хитроглазым парнем, наобещавшем ей хоть луну с неба (так говорила мамка). Вообще, о сестре она не шибко распространялась. А когда вспоминала о ней, ее лицо становилось печальным и каким-то туманным, словно бы дунь – и развеется.

Глядя на все это, мне никогда не хотелось иметь сестер.