За тридевять планет

Нет, Дашу я не заметил, а значит, и запомнить не мог.

Наверно, будучи при исполнении служебных обязанностей, она держалась ближе к конторе, в то время как я — ближе к столовой. Здесь мы, правда, столкнулись, но это было уже после того, как дождь перестал.

— Да, конечно, — сказал я, потому что правда и ложь в данном случае имели примерно одинаковый вес.

— Я сразу поняла, что ты не наш Эдька Свистун. Но имей в виду, я никому об этом не сказала, никому-никому… Да мне и говорить некому, настолько я одинока. После, когда ты признался, таить уже не было смысла. А до того я и рта не раскрывала. Я умею хранить тайны! — Последние слова Даша произнесла с подчеркнутой твердостью «А она ничего», — подумалось мне.

Где-то я слыхал (или читал), будто министерство сельского хозяйства Соединенных Штатов Америки долгое время занималось важными исследованиями сравнивало современных двадцатилетних женщин с их ровесницами периода 1939 года [14]. Зачем это понадобилось именно министерству сельского хозяйства, трудно сказать, но вот результат: у современных женщин рост выше на целый дюйм, талия тоньше, обхват бедер уже.

Глядя на Дашу, я подумал, что она как нельзя лучше соответствует типу современной женщины, какой она представляется агрономам, ветеринарам и зоотехникам. Роста Даша была высокого, талия нельзя сказать, чтоб очень тонкая, но еще и не заплыла… не успела заплыть жиром. Обхват бедер… Но о бедрах, к сожалению, ничего не могу сказать. Не могу сказать по той простой причине, что я их, эти бедра, не обхватывал.

Мне хотелось обхватить, вот так упасть на колени и обхватить, но что-то удерживало меня.

— Да, ты права, я не ваш Эдька Свистун, — подтвердил я, не зная еще и не догадываясь, куда она клонит.

— Ну вот! — обрадовалась Даша. — Я рада…

Я очень рада, что ты не наш… Фрося любит нашего, а я тебя, тебя… Я никого еще не любила так сильно, как тебя. И выбрось из головы Фросю, она тебе не пара.

— При чем здесь Фрося?

— Я видела, как ты стоял перед нею на коленях… — В голосе секретарши Ивана Павлыча прозвучала обида. — И это ты… первое человекоподобное существо, прилетевшее к нам из космоса… О, мужчины! Видно, на всех планетах вы одинаковы! Камень принимаете за хлеб насущный и самый натуральный хлеб отвергаете, полагая, что это камень.

Несмотря на то, что говорила Даша очень художественно, я понял, что камень — это Фрося, а хлеб насущный — она сама.

— Да, стоял… Но это ничего не значит, — сказал я.

Наступила долгая пауза. Даша смотрела на меня, я — на нее. Солнце, наверно, уже коснулось горизонта, оно освещало только верхушки деревьев, здесь же, на Земле, было сумеречно. Но и в сумерках, разлитых по всему воздуху, я отчетливо различал каждую родинку на теле Даши, каждую ее ресничку. А если взять во внимание, что кругом стояла первобытная, ничем не нарушаемая тишина, то станет ясно, что я так же отчетливо слышал и дыхание Даши. Смотрела она в упор, почти не мигая, и дышала редко, точно через силу, и это не предвещало ничего хорошего. И правда, минуту спустя, когда пауза становилась уже непереносимой, она сказала:

— Возьми меня, Эдя… Туда, туда… — Она сомкнула на груди руки и устремила взгляд вверх.

Я растерялся.

— Куда тебя взять? Ты понимаешь, что говоришь?

— Туда, на свою планету… Возьми, Эдя! Я буду тебе верной женой, вот увидишь! Не женой — тенью, если хочешь — твоей госпожой и повелительницей.

Читатель, наверно, заметил, что в словах Даши смешались самые, казалось бы, несовместимые представления. С одной стороны — тень (в фигуральном смысле, разумеется), а с другой — госпожа и повелительница… Но это объясняется очень просто. В быту здешние мужчины любят подчиняться женщинам. И, кстати, женщина здесь почитается тем больше, чем скорее она становится госпожой и повелительницей.

— Но это невозможно! Каждый, кто летит в космос, рискует жизнью.

— Я готова на все!

— Мы можем ведь и не долететь… Допустим, что-то поломается, выйдет из строя, и мы вынуждены будем опуститься на какую-нибудь необитаемую планету…

— Это прекрасно, Эдя! Мы положим начало новому человеческому роду. Чем плохо?

— А если и доберемся до планеты Земля, то, знаешь, там не так сладко, как тебе, может быть, кажется. В деревнях, и особенно в городах, мужчины и женщины сходятся и расходятся с легкостью, которая уму непостижима. Верность и честь мужчины (главным образом молодые мужчины) давно предали забвению, и нет на них никакой управы.

— Я готова на все! — повторила Даша с решимостью приговоренной к распятию.

— Но все это еще цветочки, Даша. Только цветочки… Земля — суровая, часто — жестокая планета, люди там беспрерывно враждуют друг с другом, стараются уничтожить один другого с помощью орудий, о которых лучше и не вспоминать… — И я выложил все, что когдато, еще в средней школе, прочитал в газетах и журналах. Я не жалел красок и надеялся, что Даша сейчас схватится за голову и пустится наутек. Ничего подобного.

— Я готова на все! — в третий раз, еще решительнее, произнесла она и упала передо мною на колени.

Признаться, я растерялся.