За тридцать тирских шекелей

Тугая дверь с грохотом захлопнулась за спиной, отрезая обычный мир, живущий по обыденным, житейским законам. Здесь все было по-другому – возвышенно, научно и идеологично. В конце концов, здесь изучали жизнь и пытались понять ее смысл. В вестибюле висели плакаты – справа: «Марксистко-ленинская философия – билет в поезд к коммунизму!» а слева: «Коммунизм это молодость мира, и его возводить молодым!» Строго говоря, плакаты друг другу противоречили, ибо правый обещал студиозусам комфортабельную доставку в уже готовое прекрасное будущее, а левый отправлял на стройку, где это самое будущее придется возводить горящими от трудовых мозолей руками…

Впрочем, может быть, первый обещал преференции не всем, а только отличникам? Или, вдобавок, активным общественникам? А скорей всего, никакого противоречия тут нет, а есть обычная для привычных людей и недоступная широким массам диалектика, которую выпускники и будут этим самым массам разъяснять…

В широком светлом коридоре попался навстречу толстенький зам декана Поплавский, тот мог разъяснить кому угодно и что угодно, хотя сам, несомненно, уже обзавелся билетом в мягкий вагон того самого поезда. Впрочем, сейчас ему было не до разъяснений, он даже не заметил Трофимова, так как озабоченно вился вокруг сопровождаемого мужчины со строгим лицом, в отечественном костюме и норовящем свернуться в трубочку галстуке. Несмотря на эти небольшие огрехи в гардеробе, незнакомца хотелось назвать не просто «мужчиной», а казенно-официальным словцом «гражданин». И совершенно очевидно, что он тоже имеет свой билет, причем, может быть, даже не на поезд, а в самолет! Уж больно старательно и нервно вьется возле него Поплавский: то хочет взять под локоток, но в последний миг отдергивает руку, приблизится вплотную – и вдруг шарахнется в сторону, приотстанет на полшага, но, спохватившись, забегает вперед, будто показывает дорогу…

«Как рыба-лоцман, сопровождающая акулу», – подумал Трофимов, но тут же забыл об этом, настраиваясь на предстоящую лекцию. Он зашел на кафедру, поздоровался со стучащей на машинке лаборанткой Танечкой, поставил портфель на свой стол, причесался перед зеркалом, протер просветлевшие в помещении стекла очков, взял портфель и вновь вышел в коридор. Танечка проводила его недоуменным взглядом: и зачем заходил?

Молодая еще, глупая… Как зачем? За тем же, зачем самолет садится на своем аэродроме перед боевым вылетом: дозаправиться, пополнить боекомплект, получить координаты цели, а главное – настроиться на то, что предстоит впереди… И сейчас он уже не просто шел по длинному широкому коридору, а разбегался по взлетке, держа курс на лекционную аудиторию, где предстоит поразить боезапасом накопленных знаний сотню целей: неискушенные души молодых людей, ждущих от него чего-то запретного, интересного, этакой «клубнички», которой надо, вопреки этим ожиданиям, избежать. Уж больно скользкая у него сегодня тема, можно упасть и сломать ногу. А то и голову!

– Вот и вы, наконец! – Поплавский уже летел обратно и чуть не угодил лысой головой ему в солнечное сплетение: теперь доцент не заметил заместителя декана, а не наоборот, это было уже полным нарушением университетской субординации!

– Только что говорили о тебе с Иваном Ивановичем! Он тоже не одобрил такой аншлаг! – Поплавский обвел рукой вокруг. – У нас же не театр! И не цирк!

Действительно, здесь редко царило такое оживление. Студенты толпились в коридоре, сидели на широких подоконниках, гул их молодых голосов наполнял старинное здание и разносился эхом под арочными сводами.

– Говорят, он с нечистым дружит, и тот исполняет все его желания! – шептала подружке стройная брюнетка в очках, похожая на стрекозу из басни Крылова. – Вот бы его загарпунить – и наплевать на распределение в сельскую школу!

– Ничего себе! – прыснула пухленькая рыжая подружка. Она была похожа на Винни Пуха. – Нашла кого гарпунить! Он же старый!

– Много ты понимаешь! – надула губы стрекоза. – Посмотри, какой костюмчик, какой портфельчик…

– Вот, пожалуйста! – сказал Поплавский, будто нашел подтверждение своим претензиям.

Ни он, ни Трофимов не могли разобрать в общем гуле конкретных разговоров, но оживление, царившее в коридорах философского факультета, было столь же противоестественным, как тишина и чопорная сдержанность вокруг цирковой арены.

– А кто такой этот Иван Иванович? – поинтересовался Трофимов.

– Кто, кто! Куратор наш новый, вот кто! Специально пришел тебя послушать!

– Какой «куратор»?

– Узнаешь! «Философский пароход» помнишь?

– Какой еще пароход?

– Что ты заладил: какой да какой! На котором почти вся наша кафедра уплыла! Иди лучше, чтобы не опоздать, и лишнего не болтай, хватит! Я подниму вопрос об изъятии из тематического плана твоей мистической чепухи! К ней у начальства всегда много вопросов!

Замдекана покатился дальше по коридору, как биллиардный шар. Сбитый с боевого настроя Трофимов двинулся дальше. Новость про куратора его озаботила. Особенно с учетом того, что тот пришел слушать персонально его!