— Ты закончил? — спросил сержанта Петров.
Хитрый радист закончил десять минут назад, но сбивать ломом замерзшую грязь с катков ему не хотелось, поэтому Безуглый продолжал громко ругаться и вообще делать вид, что страшно занят.
— Так точно, — ответил сержант. — Кабель под пушкой бросил, осторожней, когда садиться будете. Думал сперва поверху пустить, но потом решил, что вы его все равно порвете, когда снаряд забьете в пушку туго. Так о чем спорите, богатыри?
— Вопросы воспитания личного состава обсуждали, — буркнул Петров, но потом не выдержал и продолжил: — Ты подумай, они с Протасовым сверстники, а Васька меня поучает: мол, молодой он, надо к нему мягче.
— А-а-а, — протянул Безуглый. — Я, кстати, тебе то же самое сказать хотел.
Наглый радист иногда делал вид, что забылся, и говорил командиру «ты».
— Но не Васька же! «Молодой еще»! — Петров чувствовал, что разговор уходит куда-то не туда, и начал злиться.
— Так это Вася, он у нас орел, — гордо сказал сержант, словно лично воспитал из птенца гордого хищника. — Верно, Васенька?
Безуглый обхватил шею водителя правой рукой, а левой надвинул ему танкошлем на глаза.
— На войне месяц за три, — глухо ответил Осокин и вяло ткнул радиста кулаком в живот. — Пусти, сволочь.
— Ну, хватит, — прикрикнул командир. — Сашка, ты, похоже, не устал совсем. Будет дорога получше — подменишь Осокина.
— Хрена вам, — решительно сказал водитель. — Машину я никому не доверю.
За танком послышалась глухая ругань, и из-за кормы показался Протасов.
— Я… Вот, чуть не упал там, темно.
В сумерках Петрову показалось, что наводчик робко улыбнулся. Он, наверное, очень хотел то ли понравиться грозному командиру, то ли загладить ошибку с гусеницей, но эта угодливость выглядела так жалко, что старший лейтенант почувствовал, как в нем снова растет злость.
— Ладно, пошли есть.
Экипаж забрался на крышу моторного отделения. От остывающего двигателя еще шло тепло, некоторое время все молча ели горячую кашу, закусывая сухарями и запивая кипятком. После еды сразу захотелось спать, веки словно налились свинцом, Осокин, уставший сильнее всех, откровенно дремал, привалившись к башне.
— Петров! — донеслось из темноты.
К танку подошел старший лейтенант Бурда.
— Батя приказал: четыре часа спать, в час выступаем. От машин ни на шаг, спите в них.
— Есть, — ответил Петров и повернулся к Безуглому: — Растолкай молодежь и лезьте в танк.
— Есть.
Похоже, усталость все-таки сделала свое дело — радист даже не воспользовался возможностью выкинуть одну из своих клоунских штучек в присутствии комроты. Петров тяжело спрыгнул с «тридцатьчетверки» и подошел к Бурде.
— Как машина? — спросил командир роты, доставая кисет.
— Нормально, — коротко ответил Петров и тоже полез за табаком.
Оба свернули самокрутки и закурили.
— Во втором батальоне БТ отстал — гусеница лопнула, — сказал комроты.
— Если только гусеница, то через час-полтора здесь будут, — заметил Петров.
— Угу. — Бурда сильно затянулся. — Вообще, конечно, это чудо — что только один. Я больше за КВ боюсь.
— Да уж, этот если сядет… Какого черта мы вообще по этому дерьму поперлись?
Бурда помолчал.
— Я слышал — батя хотел через Москву, по шоссе. Дальше, конечно, но добрались бы… Ладно, не наше дело. Спи, пока можно.
Он повернулся и, переваливаясь, пошел к следующей машине.
— А Протасова я на свое место посадил, — сообщил сверху радист. — А мы на днище покемарим, масло вроде не течет пока.
Он протянул руку и втащил командира на танк.
— А насчет Протасова Васька прав, — вполголоса продолжил сержант. — Я знаю — он не Олег…