За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали

Проблемы, связанные с питанием были постоянной темой для обсуждения на стихийно возникавших небольших собраниях в красном уголке барака до и после обеда. Всегда находился какой-нибудь человек, разъяснявший официальную точку зрения на положение дел, и остальные этим объяснением, как правило, удовлетворялись.

— Вот подождите — через пять или десять лет нам не понадобится ни единой вещи из капиталистического мира, — сказала Аня, молоденькая сварщица. — Тогда нам не придется продавать еду за границу. Мы все будем съедать сами.

— Через пять — десять лет никакого и капиталистического мира не будет, — сказал молодой монтажник, размахивая руками. — Как ты думаешь, что делают рабочие в капиталистических странах? Ты думаешь, они собираются голодать еще в течение десяти лет кризиса, даже если, предположим, в это время не будет войны? Они такого терпеть не будут.

— Конечно, не будут. Они восстанут. А мы поможем им, когда это произойдет.

Потом стали обсуждать более прозаический вопрос. Беляков, работник, ответственный за снабжение в Строительном тресте печей, был бюрократ. У каждого нашлось, что сказать о нем плохого, все ругали его. Одно дело — отморозить во время работы руки или обходиться без сахара. Это могло быть вызвано такими объективными причинами, как, например, климат или генеральная политическая линия Советского правительства, равным образом не зависящими от воли отдельных работников. Но мириться с бюрократом вроде Белякова, который, казалось, получал удовольствие, действуя как жандарм или средневековый помещик, — это было уже слишком.

Глава X

Было уже почти семь часов, когда Коля добрался домой и заглянул в красный уголок.

— Джек, пора идти, иначе мы опоздаем.

Мы пошли в нашу комнату, чтобы взять книги. Коля уже поужинал на комбинате в столовой для технического персонала, где он пользовался только карточками.

— Я заходил в больницу навестить Ваську, — сказал Коля, меняя черные от сажи рабочие валенки на другую пару. — Он очень плох. Доктор сказал мне, что он может умереть на этой неделе.

Васька был сварщиком, он жил в нашем бараке и работал в нашей бригаде. Две недели назад он упал и сломал ребра и с тех пор лежал в больнице, находясь на грани жизни и смерти. Я дважды заходил туда навестить его, но место это было не из приятных, и я старался как-нибудь оттянуть свой следующий визит. Там было холодно и грязно. Медсестрами работали одетые в овчинные тулупы деревенские девушки, ставшие совершенно равнодушными к той боли и страданиям, которые они видели вокруг себя в хирургическом отделении: люди, получившие ожоги чугуном, непрерывно кричащие последние три дня перед смертью; люди, раздавленные, как мухи, под кранами или другим тяжелым оборудованием, — все эти люди были для них всего лишь досадной и нудной помехой, действовали им на нервы. К Ваське относились довольно хорошо, потому что у него была раздавлена грудь и кричать он не мог, и к тому же он был хорошим парнем; но некоторым другим больным в этом смысле не так повезло.

— Я не навещал его уже четыре дня, — сказал я.

Мы взяли наши учебники, завернули их в газету и отправились учиться.

Из барака в это время выходили многие: некоторые шли в кино, другие — в клуб, но большинство несли под мышкой завернутые в газету книги, по которым можно было понять, куда направляются их владельцы. Они шли учиться. Двадцать четыре человека из нашего барака, мужчины и женщины, учились в различных учебных заведениях.