В доме пахло угаром.
…Вот она, одинокая хата, ветхая, подпертая бревнами, крытая соломой. Маленькое окно затянуто бумагой. Ни двора, ни сарая.
Сенька толкнул дверь, и они вошли в комнату — большую, холодную, грязную. Вдоль стены, почерневшей от копоти, — длинная лавка, перед ней стол, сколоченный из грубых досок. На стене темная деревянная икона.
В комнате уже толпились какие-то люди. Среди них Коста увидел городского врача и не здороваясь быстро спросил:
— Что случилось?
Врач узнал его.
— Смерть от угара, Константин Леванович, — негромко сказал он. — Видно, побоялась хозяйка тепло упустить, рано печку закрыла. Видите, нищета какая, — каждое полено небось на счету. — Он горестно махнул рукой. — Ребятишек жалко, девочке лет пять, а мальчонке и годика нет.
— А где хозяин? — спросил Коста.
— Не знаем, ушел с вечера в лес, но, видно, приходил, потому что у порога лежит вязанка дров.
Какие-то женщины растапливали печку, грели воду, чтобы обмыть покойников. Сенька сначала молча и испуганно жался к Коста. Он внимательно выслушал врача, а когда тот замолчал, тихо отошел в сторонку.
— Куда ты?
Не ответив, Сенька выскользнул за дверь.
Коста пошел за ним — нельзя в такие минуты оставлять мальчика одного. От дома к реке вела узенькая тропка, и Коста, с трудом различая в темноте дорогу, шел по ней, не спуская глаз с сутулой Сень-киной спины. Оледенелая тропинка круто спускалась вниз, идти было трудно, ноги разъезжались.
Сенька опустился к проруби, обошел ее, и тут громкий горестный крик огласил морозный воздух.
— Утоп, утоп!
Коста, напрягая все силы, в два прыжка спустился к проруби и, увидев Сеньку, схватил его за руку.
— Ну что ты, что ты… — не зная, как утешить мальчика, приговаривал он.
— Тятькин топор, тятькин топор, — только и мог выговорить Сенька. — И шапка его, — вон, на снегу валяется…
Коста тащил мальчика за руку наверх. Подниматься было еще труднее. Коста задыхался, но не выпускал Сенькиной ладони, силой волок мальчишку.
«Где же предел человеческому горю? — думал он. — Когда придет ему конец? Как помочь людям?.. Э, да что могут сделать несколько человек?» — мелькнула горькая мысль, и Коста ощутил вдруг такую тяжелую безнадежность, какой никогда еще не испытывал.
А на Сенькин крик уже сбегались из соседних домов люди с баграми.
Через несколько часов тело отца вытащили на лед и принесли в дом. Громкий бабий плач сотрясал прокопченные, покосившиеся стены Сенькиного дома.
Сеньку Коста увел к себе.
— Нет, нет, — возбужденно говорил Коста, шагая по небольшой гостиной в квартире Варвары Григорьевны Шредере. — Мы не имеем права спокойно глядеть на мучения людей. Голод гонит их из России, они продают последнее, едут на Кавказ в надежде найти здесь кусок хлеба, тепло, приют. А вместо этого гибнут, гибнут в нищете, бесправии. Нужда, которую я видел в доме погибших Савельевых, непостижима уму человеческому! Вот уж сколько времени прошло, а я не могу опомниться. Я написал статью, хочу послать в «Северный Кавказ» — это единственная газета, которая способна напечатать нечто правдивое. Послушайте, друзья.
Коста сел поближе к лампе и стал читать:
— «Неужели вы, господа, настолько близоруки, чтобы не видеть эту массу несчастных босяков, этих жалких оборванных нищих, этих бесприютных детей, на которых наталкиваешься ежечасно, на каждом шагу, на каждой улице Владикавказа? А переселенцы, для которых Владикавказ — проходной пункт в Закавказье?.. Сердце обливается кровью, глядя на всех этих несчастных! Очень тяжко видеть человека в положении голодной бродячей собаки, но еще тяжелее слышать в это время, что у нас «все обстоит благополучно». Мы-де ничего не видим, укажите нам!» И откуда же этот голос? Раздается он со страниц местной газеты, приютившей на своих страницах каких-то откормленных котов…
Не преступное ли это издевательство над обездоленным и голодным людом?»
— Отлично, Коста Леванович, — громко сказала Варвара Григорьевна. — Не правда ли, очень сильно? — живо обратилась она к своему мужу,
Господин Шредерс, высокий плотный человек с небольшими бачками, сочувственно кивнул головой.
— Несомненно! И поделом нашим владикавказским щелкоперам!
— Щелкоперы, именно щелкоперы, и я сделаю все, чтобы вывести их на чистую воду, — сказал Коста. — Но мы обязаны всерьез подумать о том, как помочь несчастным.
— Осиротевшего мальчика мы пристроим, — вставила Варвара Григорьевна.
— Разве дело в одном Сене? — возразил Шредере. — Коста Леванович прав, надо всерьез думать о создании Общества вспомоществования переселенцам. Мы много говорили и даже писали о нем в газетах, но до сих пор ничего не сдвинулось с места.
Коста, поглаживая черную бородку, внимательно слушал. Глаза его блестели, красные пятна выступили на щеках.
Вдруг он тяжело и глубоко закашлялся.
— Э, дорогой друг, — сказал Шредерс, пристально глядя на него. — Это что еще за новости?
— Да вот простудился осенью, видно, не вылежал, и никак не могу поправиться с тех пор, — виновато ответил Коста.
— Не годится, никуда не годится, — покачал головой Шредере. — Болеть вам запрещаем. И категорически!