За век до встречи

– Он… он… – Годфри переступил с ноги на ногу, словно не зная, что сделать, что сказать. – Господи, Арлетта, почему же ты ничего мне не сказала?!

– Потому что это было слишком ужасно и слишком… сложно, а мне хотелось, чтобы все было как можно проще. В общем, я уверена, что поступила правильно.

– Ты уверена? Но как это может быть правильным, если мы любили друг друга? Мы хотели быть вместе! Если бы ты мне сказала, я бы…

– Что, Годфри? Что бы ты сделал? Что ты мог сделать? Ударить его? Избить? А что потом? Я бы все равно осталась беременна, а вот ты мог оказаться в тюрьме.

– Я бы не стал его бить. За всю свою жизнь я ни разу никого не ударил. Но я мог бы… – Он стиснул пальцы, словно пытаясь найти решение проблемы, которая решилась без него. – Мне просто нужно было знать, Арлетта. Если бы я знал, я бы женился на тебе, заботился о тебе… А еще я не испытывал бы той непереносимой, неописуемой боли, которая терзала меня последние полгода. Мне казалось, будто мне в сердце вонзили стальной прут – вонзили и оставили его там.

Арлетта взяла его за руки.

– Все кончилось, Годфри. Страшное позади. А теперь, если хочешь, можно пойти потанцевать. Ну, хочешь?..

Он поднял на нее взгляд.

– Да, – сказал он. – Очень хочу. Я очень хочу потанцевать с тобой, Арлетта де ла Мер.

В клубе они оставались почти до трех утра. Арлетта не танцевала очень давно – со дня своего рождения, и сейчас она снова чувствовала себя юной и беззаботной. Иногда ей даже начинало казаться, будто этих мучительных и горьких шести месяцев действительно не было и что ее жизнь течет именно так, как ей хотелось – как она текла до того, как Годфри отправился на гастроли в Манчестер. И все же от сегодняшнего вечера Арлетта ждала куда большего, чем просто танцев и веселья. Глубоко внутри нее горело неутолимое, жгучее желание забыть прошлое, а если не получится забыть – закопать, спрятать его поглубже, затушевать какими-то новыми переживаниями. И она очень надеялась, что с Годфри она сможет перешагнуть то, что сделал с ней Гидеон. Сейчас Арлетта больше всего на свете хотела оказаться в одной постели с Годфри, и когда он предложил проводить ее домой к Миллерам, она ответила (очень твердо):

– Нет. Я хотела бы поехать к тебе.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Боюсь, что по условиям аренды мне нельзя приглашать к себе друзей женского пола, – сказал он, но в его голосе было что-то такое, что она поняла: Годфри готов рискнуть и навлечь на себя гнев квартирной хозяйки или хозяина.

– Я понимаю, – ответила Арлетта. – Но я не собираюсь у тебя оставаться. Я хотела просто зайти… ненадолго.

Он улыбнулся.

– Надеюсь, это «ненадолго» будет все же достаточно продолжительным.

– Давай не будем обсуждать это сейчас. Я… в общем, мне кажется, ни один из нас ничего не потеряет. Абсолютно ничего.

– Не могу не согласиться. Ну что, тогда – идем? – Он предложил ей согнутую в локте руку, и они вместе вышли из клуба. У дверей, как всегда, дежурило несколько экипажей. Они выбрали один и, сев внутрь, велели везти себя на дальнюю лондонскую окраину под названием Нью-Кросс.

Только когда в шесть утра в окно заглянули первые солнечные лучи, Арлетта разглядела, в какой убогой и сырой квартирке живет Годфри. Собственно говоря, это была даже не квартира, а комната, которая образовалась, когда другую, бо́льшую комнату разделили пополам тонкой фанерной перегородкой. В квартире едва помещались застеленная тонким комковатым матрасом колченогая кровать, треснувший умывальник, выглядевший так, словно готов был развалиться пополам при малейшем прикосновении, и одежная вешалка, которая стояла посреди комнаты – «подальше от стен, чтобы уберечь одежду от сырости», как объяснил Годфри. Небольшое окно, кое-как занавешенное рваным тюлем, выходило на склад строительных материалов; одно стекло в нем отсутствовало, и сквозь дыру внутрь врывался холодный утренний воздух.

От этой скудной обстановки веяло самой настоящей нищетой, и Арлетта почувствовала, как внутри нее просыпаются страх и неуверенность. Все тело у нее болело после ночи, проведенной на дешевой узкой кровати с разболтанными пружинами, к тому же, несмотря на близость горячего тела Годфри, она основательно замерзла под тонким одеялом, от которого противно пахло плесенью. Сама комната тоже насквозь протушилась запахами несвежей пищи, подгнивших овощей и вываренных костей. Пожалуй, единственным, что ей безоговорочно здесь нравилось, был сам Годфри, и она покрепче прижалась к нему, а он положил голову ей на плечо.