За великое дело любви

…Когда получено было известие в Соловецком монастыре о печально грустной кончине государя императора Александра Николаевича и 19 марта была совершена божественная первая заупокойная литургия настоятелем с братиею соборне и после литургии панихида, при которой было все братство обители во храме, все годовые богомольцы, проживающие в обители, и военная команда и все арестанты, из числа коих приписанный крестьянин Яков Потапов, по выходе моем из алтаря, по окончании богослужения, среди храма подходит Потапов ко мне и говорит: «Теперь свобода», — и, замахнувшись, ударил меня по правому виску, в голову, но более не мог нанести дерзости, потому что сейчас же его задержали и караульный воин, и посторонние тут стоявшие люди и отвели его в свое место заключения.

О каковом поступке Потапова и дерзости его во храме в день 19 марта осмеливаюсь донести до вашего сведения и прошу ваше превосходительство довести до сведения высшей власти и как держать его под строгим надзором. Наставник его иеромонах Паисий почти отказывается ходить к нему для увещаний и нравоучения, потому что он вовсе не внимает его наставлениям; я решил впредь до дальнейшего распоряжения высшей власти держать его под строгим надзором в заключении и не водить в храм при богослужениях. О чем почтительнейше и доношу Вашему высокопревосходительству.

Вашего высокопревосходительства смиренный всегдашний богомолец, настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Мелетий.

Что же точно и что не точно в донесении уязвленного пощечиной архимандрита?

Точно, что была пощечина, но произошло все не совсем так, как изобразил это его высокопреподобие Мелетий в своем донесении.

Когда кончилась панихида и молящиеся двинулись к кованой двери, когда ее широко раскрыли, и в храм повалил метельный ветер со снегом, и все, выходя на паперть, на холод, торопливо надевали шапки, картузы и скуфьи, когда настоятель, довольный удачным молебном и пением хора, вышел из алтаря, Яша сказал своему солдату:

— Сейчас я… Вы не бойтесь!..

На середине храма Яша настиг Мелетия.

— Тебе чего надобно? — отшатнулся тот. — Где твоя охрана? Зачем по храму ходишь? Сейчас же марш в чулан обратно!

— У меня прошение…

— Не имеешь права вольно ходить, ты арестант!

— Но я же не каторжный, ваше преподобие… Я прислан был на поселение, а меня держат все время взаперти, как…

— Не рассуждать, сказано! Тебя еще не так надобно держать за нечестивость и вольнодумство твое! Столько времени в святой обители нашей пребываешь, а не усвоил даже, что архимандрит не просто преподобие, а высокопреподобие… Долой с дороги!

Одно только Яша сознавал ясно в эту минуту: перед ним стоит крепостник, тюремщик, человек, в точности напоминающий генерала Трепова; в день, когда Трепов появился в предварилке, у него было такое же красное мордастое лицо, как сейчас у Мелетия, и как смотрел тогда Трепов на худощавую фигуру Боголюбова, грозно поводя очами, так и Мелетий глядел сейчас на Яшу. А Яша уже терял голову, и, казалось ему, все происходит в точности как там было, во дворе предварилки. И слышался Яше даже гневный голос Трепова, еще тогда врезавшийся в память:

— Ты почему в шапке предо мной! Молчать! Шапку долой!

Яша и сам не понимает, что с ним происходит; в глазах двоится, и кажется, будто он стоит не на каменных плитах, которыми устлан пол храма, а на утоптанной арестантами дорожке двора предварилки, и на голове у него, у Яши, действительно сидит арестантская шапка, и невольным движением Яша тянется рукой к голове, и замечает: шапка-то у него в руке, и снял он ее давно, еще когда входил сюда.