За Великой стеной

Единственной слабостью, которой обладал мой учитель, была любовь к маотаю[20]. Он стыдился ее и ничего с собой не мог поделать. Моя матушка знала об этом. И не осуждала старого, почтенного учителя. Ей ли, дочке русского офицера, не знать фатальность этой страсти! Но пил учитель не по-русски, а по-своему. Матушка выносила маленький фарфоровый графинчик с подогретой водкой. Она очень пахучая и крепкая, ее пьют только теплой, иначе ничего не почувствуешь, как не почувствуешь букета хорошего коньяка, не согрев бокала в руке. Почтенный учитель смущался, долго отказывался, потом с достоинством благодарил, наливал маленькую чашечку напитка. Отпивал... Я любил, когда он бывал в таком состоянии. Глаза у него молодели, румянец загорался на впалых щеках, и речь становилась энергичнее, он превращался в поэта. Он вспоминал Цюй Юаня, Ли Бо, древних поэтов, божественных и грешных, и сам он был богом и грешником, учителем и другом, стариком и юношей.

Я принес ему много огорчений — у меня не было таланта к каллиграфии. Мои иероглифы походили на знаки, которые оставляют чайки на морском песке.

Господин Фу написал довольно известное изречение древнего мудреца. В переводе оно означало, как бы точнее передать идиоматический смысл, — богу богово, кесарю кесарево, то есть властитель должен быть властителем, господин господином, отец отцом, а сын сыном, и если ты родился богатым, то и должен оставаться таковым, а родился бедняком, то твое предначертание оставаться бедным, ибо такой порядок в Поднебесной, и он вечен, и долг каждого быть тем, кто он есть.

Я понял, зачем написал эти иероглифы господин Фу, — он выбирался из ямы, которую выкопал для меня, ссылаясь при этом на приверженность Конфуцию, точнее, порядку, который должен быть незыблем, и не его, дескать, дело истолковывать символы ян и инь в их первородном значении, ибо он, скромный человек, лишь жалкое отражение великого ума, который лучше его знал, как трактовать истины, а он лишь приверженец порядка, и если не привел мне более верное объяснение, то не потому, что не знал, а потому, что не смел вступать в пререкания с древнейшим авторитетом. Он не считал себя легистом, поклонником Шан Яна[21].

4

Выслушав несколько его фраз о погоде и ближайшие прогнозы на будущее, я прервал его.

— Как вы узнали мой адрес? Кто вам его дал? — спросил я напрямик. Мне надоела отвлеченная беседа, великое пустословие, не хватало, чтобы он начал еще читать стихи Мао Цзэ-дуна.

— Я узнал ваш адрес, — отвечал господин Фу, — в полиции...

— А откуда полиция узнала мой адрес?

— Вы имели неосторожность звонить в газету. Установив вначале, кто вы, они просмотрели телефонные вызовы и узнали номер телефона и адрес госпожи, у которой вы пожелали остановиться...

Его слова меня насторожили. Полиция. Португальская... Молодого вьетнамца убили гангстеры, и они, только они ищут меня. Я нужен им... Так почему же обращаются за справками в полицию и почему полиция разыскивает адрес нужного пиратам человека? У них существует связь? А почему бы и нет? Ничего удивительного. Наверняка в полиции есть люди мадам Вонг, она предусмотрительна. У нее деньги, власть, связи... Может быть, поэтому до сих пор и не «попала» в руки полиции ни одна фотография предводительницы пиратов? Тогда понятно, почему на свидание с японской уголовной полицией явился человек с вырванным языком и отрубленными руками. Клубок... запутанный клубок, в котором невозможно проследить, где начинается и кончается нить.

Я молчал, и это было ошибкой. Я еще раз вспоминал строки из дневника убитого вьетнамца.