За Великой стеной

Пошли, значит, мы в ресторан, в главное здание. В зале никого нет, на двери табличку повесили: «Закрыто на переучет». Принесли на стол китайским товарищам всего — холодного, горячего и прочего. От прочего они отказались.

Пообедали на славу. После этого пришел автобус. Сели мы и поехали в город осматривать достопримечательности.

Начали с памятников. Конечно, я их первым делом повел к памятнику Свердлову. Странно, но они не знали, кто был Свердлов. Я рассказал. Рассказал все, что знал про Якова Михайловича, про уральских большевиков-революционеров. И еще добавил про знакомого мне лично партизана революции — про дядю Диму, которого по-настоящему звали Дин Фу-тан.

Потом поехали на центральную площадь, к памятнику Карлу Марксу. Но тут китайские товарищи сказали, что им не стоит рассказывать, потому что про Карла Маркса они сами все хорошо знают.

Что же, дело ихнее. А то я бы мог рассказать: вдруг они чего забыли или что-то не так поняли.

7

Очень странно устроена человеческая память.

Я учил в школе с четвертого класса немецкий язык. Окончил девять классов, поступил в вечерний авиационный техникум. Работал, учился как миллионы моих сверстников. В техникуме продолжал изучать немецкий. У меня в общем была по нему четверка, вполне приличная отметка. Но немецкий давался мне с великим трудом. Я его в полном смысле слова «долбил»: не люблю ничего делать недобросовестно. А китайский… Вот уж много времени прошло, и я, оказывается, его помнил, сегодня точно какая-то волна накатила, подхватила меня, и я почувствовал себя на ее гребне. Речь у меня лилась без задержки. Вот так иногда бывает с человеком, который любит петь. На работе нельзя, дома соседи — неудобно, и вдруг как-то, оказавшись один в лесу, он запоет, и одна песня льется за другой.

Так и я.

Через каждый час я звонил в аэропорт: дали погоду или нет? Потом вел китайских товарищей дальше по городу. Встречали нас всюду приветливо. Мы посетили краеведческий музей, потом зашли в универмаг. Китайских товарищей почему-то больше всего заинтересовали фотоаппараты. Они узнавали цены, переводили их на юани и очень удивлялись, как дешево стоят у нас такие первоклассные аппараты, как «Зоркий», «Киев».

Потом я пригласил гостей в кинотеатр на экранизированную оперу «Черевички». Была кинокартина с подобным названием.

— А какая опера? — спрашивают.

— Обыкновенная, — отвечаю. — Поют в ней, танцуют между делом, оркестр играет и при этом имеется содержание…

Я не был силен в оперном искусстве и вообще в музыке. Как-то эта область осталась для меня малознакомой.

— А у нас, — заявили китайцы, — есть несколько видов опер. Шаосинская, Пекинская…

— У нас тоже много, — отвечаю я, чтоб не ударить в грязь лицом. — В Москве есть, в Новосибирске есть, в Свердловске…

— А в чем их отличие?

— В чем? Декорации разные, артисты… В одной толстый певец поет тоненьким голосом, в другой, наоборот, тоненький певец поет басом. А также хор разный. В одном оперном театре целый полк выйдет на сцену, в другом — два полка. Больше, чем зрителей в зале.

— Интересно, — говорят китайцы.

От разговора об опере у меня выступил на лбу пот. Не моя сфера.

Я провел гостей в фойе, рассадил за шахматными столиками, кому шахмат не хватило, шашки предложил. Но они не умели играть ни в то, ни в другое.

Открыли дверь в зрительный зал. Мы сели, заняв целый ряд.

Крутят журнал.

Неожиданно вспыхнул свет. Гляжу, Петр Михайлович, наш аэропортовский шофер, бежит вдоль рядов, рукой машет, чтоб выходили: мол, погоду дали, немедленно надо ехать в порт.

Вернулись мы в аэропорт. Китайских товарищей сразу повели на посадку. Разместились они честь честью. Только переводчика пришлось силой сажать, потому что он на поезд просился.

8

Федоров сдержал свое слово. К Октябрьскому празднику мне объявили благодарность в приказе. И началось…

Хлопотное это дело — из рядового заправщика стать заметной личностью.

Первый раз я даже, признаться, обрадовался, когда меня на собрании вдруг выбрали в президиум и попросили занять там место. Что было дальше, может понять лишь тот, кто сам сиживал в президиуме. В президиуме — это совсем не то, что в зале. В зале, особенно на задних рядах, если собрание неинтересное, ты можешь делать, что тебе заблагорассудится, — вертеться, шептаться с соседями, читать книжку писателя Овалова, даже вздремнуть. Это все привилегии общего зала… В президиуме же ты должен сидеть навытяжку, изображать на лице осмысленность и бодро кивать докладчику: да, мол, интересно говоришь, подумать только, а мы и не знали!

Но все это еще пустяки. А вот когда после доклада тебя вдруг ни с того ни с сего начинают толкать под бока:

— Иди, Веня, выступи.

— Зачем? — цепенеешь ты от ужаса.

Однако твое замешательство воспринимается лишь как проявление скромности, и тебя все-таки подталкивают к трибуне, на которой стоит графин и микрофон.

В голове от волнения ни одной путной мысли. Потом мелькает единственная: «Убежать бы! Повернуться бы сейчас да через черный ход на автобусную остановку…»

Но берешь себя в руки и начинаешь пить воду из графина.

Потом набираешь в грудь воздуха и говоришь.