За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера

Масаев — здоровый, сильный матрос с лихо закрученными усами — встал рядом со мной. Командир батальона взглянул на старшего лейтенанта Большешапова, как бы спрашивая его: «Ну, как твои матросы?»

Большешапов ответил:

— Сделают, будьте уверены.

Комбат подошел, пристально посмотрел нам в глаза, потом спросил:

— Как будете действовать?

Сперва проберемся вдоль цеха по стене, далее... — я показал пальцем на траншею.

— Значит, по фашистам шагать решили?

— Дальше — подземная труба, человек пролезет. По ней — в котельную, к нашим пулеметчикам, потом ползком — к паровозу. Из-за паровоза бросим гранаты.

— Так, значит, под землей... Ну хорошо. Только не спешите. Тут мы вам помочь не сможем, все зависит от вас, понятно?

— Понятно! — ответили мы.

Комбат, положив свои большие руки на наши плечи, сказал:

— Ну в добрый путь, подводники...

«Подводниками» он называл всех моряков.

Пошли по траншее. Миша наступил на грудь мертвого фашиста — нога провалилась... Чуть не упал. Но пока все шло благополучно.

Полезли в подземную трубу. Я — первым, Миша — за мной. Сыро, темно, душно, под руками скользко и липко. Развернуться нельзя — тесно. Мне еще ничего, а Миша грузный, плечи у него широкие. Слышу его тяжелое, прерывистое дыхание. Надо остановиться, подождать.

Миша подползает, сопит и толкает меня: ползи, мол, дальше, чего разлегся.

Труба поворачивает. В нос ударил свежий воздух. Видно, где-то рядом пролом или еще какая-то отдушина. Стало легче.

Ползем по рукаву трубы вправо. Проходит минут пять. Мы оказываемся в кирпичной яме, прикрытой железной крышкой. Это одна из межцеховых канав, которые объединяют заводскую канализацию. Лежим и думаем: где мы — под цехом, занятым фашистами, или под котельной, где сидят наши пулеметчики, которые в ходе последнего боя попали в окружение?

Миша откинул одну створку железной крышки.

— Ну, что там?

— В такую щель разве увидишь...

— Отбрасывай крышку!

Когда отвалилась крышка, мы увидели, что оказались в каком-то огромном цехе с обгоревшими стенами. По всему цеху посвистывают пули. Они ударяются о станки, высекают искры. Возле станков кучки необработанных деталей. Свалившись на них, лежат на животе, на спине, на боку убитые солдаты. И гитлеровцы, и наши товарищи, моряки-тихоокеанцы... В цехе никакого движения.

Мы вылезли из ямы, подползли к станку, прижались. Крышу цеха давно уже снесло, и мы видели небо. Там кружились самолеты, шел воздушный бой. Грохотала артиллерия.

Передохнув, поползли к котельной.

Масаев проскочил простреливаемое место и ожидал меня в котельной, прижавшись к стене. Я рванулся было к нему, но тут затрещали автоматы, захлопали винтовочные выстрелы — нас заметили.

Мне обожгло правую ногу выше колена. Нога стала тяжелее и словно длинней — цепляется за каждый выступ. А огонь все сильнее. Медленно продвигаясь вперед, пробрался к Мише. Я взмок. Одежда забрызгана кровью. Приподнялся, подошел к пробоине, в которую смотрел Миша.

Он спросил:

— Ранило?

Я отрицательно мотнул головой.

В котельной оказалось шесть автоматчиков и один пулеметчик — матрос Плаксин.

Отрезанные от батальона, они превратили котельную в настоящую крепость и отбивали атаку за атакой. Мы с Мишей подивились хитрости и сметке ребят. Они собрали автоматы, направили их стволы в проломы стен. К каждому автомату прикручен кусок водопроводной трубы, через трубу продета проволока, один конец ее привязан к спусковому крючку, а другой — к дежурному автоматчику. А у Плаксина в трех амбразурах — станковые пулеметы.

Я спросил его:

— Как же ты управляешься, как действуют ваши самострелы?

Плаксин улыбнулся:

— Вон тот пулемет и парочка этих автоматов бьют одновременно по двери, видишь — прямо против трансформаторной будки.

Судя по плотности огня, фашисты, наверное, считали, что в котельной не меньше роты!

Мы договорились, как действовать дальше. Решили, что, когда будем пробираться к паровозу, Плаксин прикроет нас огнем своего пулемета.

Ползком стали пробираться к паровозу. Вокруг свистели и лопались разрывные пули.

Комбат заметил наше продвижение: в воздух взвилась зеленая ракета. Это был условный сигнал и знак одобрения: «Мы вас видим!»

На животах скользнули на дно воронки.

— Миша, видел, комбат нас приветствовал? — спросил я.

Миша зашипел, как гусь:

— Ты что меня подбадриваешь, думаешь, казанский татарин испугался?! Я вот им сейчас покажу, как матросы веселиться умеют...

Он было высунулся из воронки, но я вовремя удержал его: перед самым носом треснула разрывная пуля.

Красной ракетой в сторону трансформаторной будки мы обозначили опасность.

Заговорил станковый пулемет. Это Плаксин. Молодец!

Мои локти легко и быстро понесли меня вперед. Миша, увидев, что я добрался до паровоза, последовал за мной. Полз он неуклюже, тяжело. Гитлеровские автоматчики открыли по нему огонь из окна трансформаторной будки.

Что делать? Я бы мог сам бросить гранаты и подорвать пушку, но надо выручать товарища.

У паровоза лежал Пронищев. Он был тяжело ранен. Возле него — винтовка. Я взял ее, укрылся за колесом паровоза, прикинул расстояние — и выстрелил.