За волной - край света

— Однако, — у крючка голос веселее зазвенел, — купчишки, что были на свободе, лукавое дело замыслили. Был в Иркутске лихой ямщик Скорняков Иван. Гонял коней по сибирскому тракту. Кони у него — птицы. Да и сам лих. Так вот с ним купцы и сговорились.

Иван Ларионович шею вытянул.

— Ну?

— Денежку дали хорошую аль золотишком заплатили — неизвестно. Одно сказали: «Коней не жалей, обскачи крыловского гонца да в торбу ему вместо грамотки, что он в Питербурх везет, другую положи». Скорняков выпил стремянную, грамотку у купцов взял и погнал. Озорной был. Есть такие: им не прибыток важен, но само озорство. Оно такого вот, отчаянного, подстегивает, в крови у него кипит. Гонца Скорняков достиг, опоил в кабаке и в торбу купеческую грамоту вместо асессорской сунул.

— Ха, — кашлянул Иван Ларионович, — ну, ну…

— Я и говорю — лихой человек. Да… А в грамотке купеческой обсказаны были все дела крыловские. Какие деньги взял, у кого, куда схоронил, но главное, под грамоткой подпись была учинена подлинно асессорской рукой. И росчерк особый, с вывертом, с крючком заковыристым. Крылов–де подписал, и больше никто.

— Вот те на, — удивился Иван Ларионович, — как же так?

— А вот так. Как подпись вчинить смогли купцы — тайна. Однако и под пыткой асессор от нее не отказался. Грамота была, как донос на себя. Согрешил — де и вот покаялся. В исступлении ума Крылов волосы рвал, но а подпись его под грамотой, и все тут. Отказаться не смел.

Иван Ларионович подобрал ноги под лавку. Кашлянул. С опаской на судейского взглянул.

— Истинно, — сказал, — лукавое дело. Ну, народ… А что же дальше с асессором?

— Известно: в кандалы и в Петербурх. Купцов выпустили. А вот, — судейский наклонился к Ивану Ларионовичу, — ямщик–то, Скорняков Иван, сгинул. В полынью на Ангаре влетел, и, конечно, и он, и кони — под лед. Следа не осталось. Круги на воде. Однако говорили, что не сам он в пропасть эту вскочил, но вбили его туда.

Иван Ларионович на лавке осел. Поморгал глазами. Выпростал из–под себя ладони и ухватил пятерней за подбородок. Помолчав долгое время, убежденно сказал:

— Воровское племя купцы. Тати.

Крючок странно улыбался.

— Что ощерился? — шикнул Иван Ларионович и взглянул испытующе. — Маков цвет… Хорош. От тебя подлинно всякого дождаться можно.

Судейский подобрал губы.

Иван Ларионович достал пачку денег, толкнул через стол.

— Ступай, — сказал, — это за труды.

Судейский забормотал слова благодарности, но купец прервал:

— Иди, иди. Рожа, — выдохнул. — Эх, народ.

Рассказ крючка настроение ему испортил.

Судейский вышел. Иван Ларионович сунул пальцы в пальцы и застыл. Только лицо недовольно и болезненно морщилось. Озадачил его крючок. Шибко озадачил. «Вот сегодня он мне послужил, — подумал, — но завтра дяде послужит? А что выкинет — неведомо». Открыл потайной ящик в столе. Ящик ровно выстилали пачки денег, полученные от продажи пушнины. Голуби белые. Вспомнилась старая купеческая присказка: «Богат не тот, кто заработал, но тот лишь, кто сберег». У Ивана Ларионовича во рту горько стало, будто съел нехорошее. Так–то вот мудрость нехитрая его разволновала.

— А все крючок, — пробормотал, — крючок проклятый. Прости господи, — Перекрестился на икону. «Посмеялся… — в мыслях прошло. — А где смех, там и слезы».

Но ни смех, ни крючок здесь были ни при чем. Другое стукнуло в душу. Хорошо заработал на пушнине Иван Ларионович, так, как давно не получалось, и подумалось вдруг: «Ни сегодня–завтра Гришка приедет, и голуби эти — голуби ведь — из ящика в столе вмиг разлетятся. И то, скажет, нужно, и это, да и полетят, полетят пташки». Ходил Иван Ларионович по комнате, кряхтел, хмыкал в нос. Вот и прикипел к новоземельному делу, но нет–нет, а на белых своих голубей в ящике стола поглядывал. Под ногами поскрипывали половицы. Да нехорошо, тоскливо.

Однако Иван Ларионович вспомнил губернатора Пиля, слова его ласковые, настойчиво повторенное: «Знаю, послужить державе готовы». И в спине у купца засвербило. Повел лопатками. На дверь взглянул — не подслушал ли кто его мысли? Неловко стало Голикову. «А что я расколыхался? — подумал. — Дела вроде ничего идут… Зря, зря себя волную». Подошел к столу, зло захлопнул потайной ящик. «Не было, — решил, — разговора с проклятым крючком, и мыслей тревожных не было».

Однако солгал себе. Был разговор, и мысли были. Здесь уж никуда не деться.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Президент Коммерц–коллегии и секретарь императрицы встретились в счастливый для Безбородко день.

Накануне Екатерина осматривала приобретенные ее антикварами живописные полотна из Италии.

С осторожностью — не дай бог повредить или нанести какой, даже малый, ущерб — шедевры были доставлены в Зимний дворец и с большим тщанием расположены в личных апартаментах ее величества. Старые полотна на тяжелых мольбертах были установлены против широких, выходящих на Неву окон. Строгие рамы в неверном свете питербурхского дня посвечивали золотом, а дерево мольбертов, подобно дереву старинных инструментов, излучало тепло.