За волшебной дверью

Позвольте мне на минуту вернуться к тому, с чего я начал, — к романтике путешествий и нередко встречаемому в современной жизни героизму. У меня есть две книги, посвященные теме научного исследования, где названные два момента представлены так впечатляюще, как ни в одном другом произведении из тех, что мне знакомы. Для чтения молодого человека я не мог бы выбрать двух лучших книг, если бы вы захотели воспитать в нем спокойную и благородную твердость ума, а кроме того, и великую любовь и интерес ко всему, что относится к Природе. Первая из них — это книга Чарлза Дарвина „Путешествие натуралиста вокруг света на корабле „Бигль““. Любой проницательный читатель еще задолго до появления „Происхождения видов“, основываясь просто на огромной убедительности, с какой написана эта книга путешествий, мог понять, что перед нами высокий ум, обладающий к тому же многими редкими качествами характера. Человека с более всеохватывающим интеллектом мы еще никогда не встречали. От его удивительной наблюдательности не укрывалось ничто слишком малое и ничто слишком большое. На одной странице этой книги рассматриваются некоторые особенности паутины, которую ткет маленький паучок, тогда как на другой приводятся доказательства в пользу опускания континента и вымирания несметного количества животных. Научный кругозор Дарвина поразительно широк: ботаника, геология, зоология — каждая из этих наук на страницах его „Путешествия“ подкрепляет другую. Как молодой человек в возрасте Дарвина — а ему было только 23 года, когда в 1831 году он отправился в кругосветное путешествие на исследовательском судне „Бигль“, — мог быть обладателем такой безмерной массы информации? Все это заставляет вас также безмерно удивляться и принадлежит к числу явлений, когда мальчик-музыкант интуитивно демонстрирует манеру мастера.

Другой чертой натуры Дарвина, менее ожидаемой от ученого, является его поразительное презрение к опасностям, завуалированное с такой скромностью, что, лишь читая между строк, мы узнаем об этом. Когда ученый находился в Аргентине, то там за пределами поселений бродило множество конных отрядов индейцев. Они не щадили ни одного белого. И все же Дарвин проехал верхом почти четыре сотни миль от Баии-Бланки до Буэнос-Айреса, хотя даже смелые гаучо отказывались сопровождать его. Опасность, угрожавшая ему лично, и ужасная смерть почти ничего не значили для него по сравнению с незнакомым видом жука или еще не описанным видом мухи.

Вторая книга, о которой я говорил, это „Малайский архипелаг“ Уоллеса. В духовном облике Уоллеса и Дарвина есть удивительное сходство — та же смелость, нравственная и физическая, та же спокойная настойчивость, те же всеобъемлющие познания и широчайший кругозор, та же страсть к наблюдениям над природой. Уоллес благодаря интуитивному прозрению понял и в письме к Дарвину описал причину происхождения видов в то самое время, когда Дарвин публиковал книгу, где нашел отражение его двадцатилетний труд и где доказывались те же самые мысли. Каковы же были чувства, охватившие Дарвина при чтении этого письма! И все же ему нечего было опасаться, потому что его книга не нашла более восторженного почитателя, чем человек, который в известном смысле предвосхитил ее. Из сказанного мной следует, что Наука имеет своих героев, и в не меньшей степени, чем религия.

Одной из целей пребывания Уоллеса на Папуа было изучение развития и видов семейства райских птиц. И за годы странствий по этим островам он полностью изучил их фауну. В примечаниях к книге Уоллеса говорится, что папуасы, обитающие в краю райских птичек, — убежденные каннибалы. Представьте себе жизнь в течение ряда лет с такими соседями или близко от них! Пусть молодой человек прочитает эти книги. Они лишь укрепят его ум и душу…

Ну, а теперь нас ожидает заключительный seance.[12] И в этот последний раз, мой терпеливый друг, я прошу вас поудобнее устроиться на моем старом зеленом диванчике, взглянуть на дубовые шкафы с книгами и слушать меня самым внимательным образом, пока я буду рассуждать относительно их содержания. Последний раз! И все же, окинув взглядом ряды книг, я увидел, что не назвал еще одну книгу из тех десяти, перед которыми у меня долг благодарности, а также не высказал и единой из того множества мыслей, которые возникают у меня в голове, когда я смотрю на эти книги. Возможно, я похож на человека, который говорил все то, что должен был говорить, и который неизменно говорил слишком много.