За все спрошу жестоко

– Чего? – возмущенно протянул бывалый, но тут же сник, окинув атлета взглядом.

Семен прибыл в зону одним этапом с этим громилой, видел его на складе, две ночи провел с ним под крышей карантинного барака после возвращения из штрафного изолятора, но знакомиться не стал. Незачем было заморачиваться, если не факт, что их направят в один отряд. Однако комиссия определила им быть в одной упряжке. Правда, Семен и сейчас не собирался с ним знакомиться. Со стороны могло показаться, будто он набивается парню в друзья, а ему это нужно?

– Клоун, – фыркнул атлет и глянул на Семена будто для того, чтобы тот его поддержал.

– Лишь бы не баклан.

– Да и такого добра хватает. Видел я, как ты троих уделал... Как там в ШИЗО?

– Нормально. Сидишь и шизеешь потихоньку.

– Это точно.

– Разговорчики! – зевая, без надрыва крикнул начальник отряда, который вел новичков к локальной зоне барака.

Но атлет молчал недолго.

– Волынок у меня погоняло.

– А я волынский. В смысле, волынская братва. А зовут Сэм.

– Волынская братва? В Москве?

– Да.

– Слышал я что-то про ваших, – улыбнулся Волынок. – Это ваши блатных из пулемета положили?

– Да не положили, а шуганули.

– Все равно круто.

– Да, только меня за это закрыли.

– Тебя? Так это ты дискотеку там устроил?

– Да, прокрутил пару дисков...

– Круто. А мы ореховские. Если ты волынский, должен был слышать...

– Да слышал я, как вы на азеров наезжали.

– Так на то они и азеры, чтобы на них наезжать... Я одному башку проломил, а тут менты, как назло...

Начальник отряда остановил строй, его помощник открыл сетчатую дверь локальной зоны, зэки один за другим прошли в двухэтажное кирпичное здание, которое здесь официально называлось общежитием, а на более простом языке – бараком.

Здесь все так же, как и в карантине, – спальное помещение, ленинская комната, бытовка, кладовки, сортиры, умывальники. Только спальных мест гораздо больше, на полторы сотни человек. Шконки в два яруса, тумбочки, табуретки, занавесочки на окнах, деревенский пейзаж на дальней стенке. Избушки там бревенчатые изображены, ближний дом чуть ли не в натуральную величину. И казалось, что угловая шконка стоит у самого ее порога. Баба в кокошнике из окна высовывается, плечико сарафана опущено, но грудь, по замыслу художника, из лифа не вываливалась. Это уже сделали другие. Кто-то приклеил к женщине обнаженную грудь из какого-то журнала. А под этой грудью сидел сурового вида мужик с темным и морщинистым лицом. Густые щетинистые брови сами по себе вздернуты кверху, и непроизвольно приподнятая губа касается длинного, сильно свернутого набок носа. Казалось, что мужик пренебрежительно ухмыляется, обнажая крупные грязно-желтые зубы.

Угловая шконка была без верхнего яруса. Уже одно это говорило о том, что ее хозяин обладал особым статусом. Да и его свита наводила на мысль, что это смотрящий по бараку. Свита небольшая, всего два человека, и среди них Семен увидел татарина, из-за которого влетел в ШИЗО на десять суток. Но изолятор уже остался в прошлом, а причина, по которой он там оказался, перекочевала в настоящее. И грозила обернуться большой бедой.

Начальник отряда выстроил новеньких в проходе между шконками, с важным видом двинул речь о «славных традициях» отряда, прочел мораль, рассказал о правилах внутреннего распорядка. И все это время смотрящий сидел на своей койке, что этими правилами как раз и не допускалось. Видать, крепкого засола этот блатной. Татарин и его напарник стояли, но капитан Кривцов все равно имел повод наказать их. Рабочий день в самом разгаре, и в спальном помещении сейчас могли находиться только завхоз и дневальные. Но в зоне существуют и неофициальные порядки, потому особо избранным блатным дозволялось то, за что простого смертного можно было сгноить в ШИЗО...

Толкнув речь, офицер велел завхозу разместить новичков и ушел в свой кабинет. Только он исчез, как его место занял татарин. Уперев руки в бока, он надвинулся на Семена и зашипел прямо в лицо:

– Вешайся, мурло! – для наглядности провел пальцем по горлу.

Семен резко повел головой, будто собираясь его ударить, и татарин пугливо отпрыгнул назад.

– Ничего, ты у меня еще подергаешься, – уже издалека пригрозил он. – В петле.

Татарин подошел к смотрящему, подсел к нему, что-то долго шептал тому на ухо; в конце концов тот, хищно глядя на Семена, кивнул. И это, похоже, был приговор. Возможно, смертный. Это на воле прощается многое, а здесь слишком все серьезно, чтобы спускать обиды.

– Влип ты, братишка, – заметил Волынок.

Свою поддержку он предлагать не стал. Что, впрочем, неудивительно. Законы неволи просты и циничны: здесь каждый за себя. И это не просто слова. Вот если бы Волынок был в одной команде с Семеном, если бы они дали слово помогать друг другу... Но к этому еще нужно прийти. Так что вначале Семен должен победить в противостоянии с татарином, сторону которого занял отрядный смотрящий. Против Семена сила, одолеть которую мог только человек отчаянный и безбашенный...