За все уплачено

Он оставил ее в дверях и куда-то исчез среди клубов пара, вырвавшихся следом за ним сквозь сами собой распахнувшиеся створки.

Ни города, ни каких-то строений за стеклом двери не было видно. Один серый ледяной туман и смутные фигуры людей, разбегающихся по своим делам.

Из этого тумана неожиданно вырвалась большая машина с железным кузовом, ярко-оранжевого цвета. Василий высунулся из нее и махнул рукой.

Нинка кинулась в кабину.

И Вася тут же схватил ее за плечи, ткнул лицом себе в грудь и сказал:

– Ох, Нинок, как же я рад, что ты приехала! К другим и законные жены никак не приедут, тянут чуть не годами, разные причины придумывают, а ты вот так сразу, раз и примчалась.

Вроде бы и хорошие, радостные слова говорил Василий, а что-то было в них обидное.

– Что-то у тебя лоб горячий, – вдруг сказал он. – Ты часом не заболела?

– Да нет, нет, едем!

Он внимательно посмотрел на нее и спросил неуверенно:

– Может, лучше самолетом полетишь? Через два часа будешь там, адрес дам – и порядок. А так ведь нам два дня ехать по зимнику, ночью поспим и снова... Через Тобольск и дальше. И холодно.

– Я хочу поехать с тобой, – сказала Нинка. – На машине, по твоему зимнику. Через Тобольск.

Он кивнул и тронул свой гигантский грузовик.

И только часа через четыре Нинка поняла, что действительно заболела. Где и когда ее продуло, теперь было смешно отыскивать. Скорее всего, в Москве, на аэродроме, когда их сперва продержали на холодном ветру у трапа, а потом подгоняли, как собак.

Но она решила крепиться, чтобы Василий ничего не заметил.

Дорога оказалась наглухо скучной. Снег и снег, что слева, что справа, что спереди, что сзади.

Темнело, и Вася включил фары своей «татры».

– А где мы перекусим? – спросила она.

Он вздохнул:

– Нас, шоферов, здесь как зверей держат. Ни одного ночлега по дороге, хотя машины, как видишь, идут и идут. А на тысячи верст если какую пельменную и обнаружишь, так народу в ней полно. Звери и есть звери, абсолютная кастрация! Однако я кое-чем запасся, не проголодаешься.

В машине было тепло, играла музыка, кабину плавно покачивало, и катился грузовик ходко, со встречными расходились, скорости не сбавляя, и только когда попадалась большущая снегоуборочная машина, то Василий сбавлял скорость.

– Они там пьяные, понятное дело, за рулем сидят.

Это ж не работа, а кастрация. Так что с ними надо поосторожней.

– А у тебя на работе здесь тоже пьют?

– На трассе? Нет, у нас на Самотлоре даже ГАИ нет. И не пьют, можешь поверить. Опасно в такой мороз, очень опасно. Сразу кастрация наступит. Я сам было не поверил, потом проверил – все трезвые, даже самые отчаянные бухарики. Ну, вечером, с устатку, по стакану засадим и в койку. Мы с тобой еще часа три потянем и будем вечерять да спать ложиться. – Он повернулся к ней и засмеялся. – Видишь, какая у нас первая ночь получается? Ну, просто кастрация!

Ей нравилось, как он произносил к месту и ни к месту это слово «кастрация». Раньше он его не употреблял, здесь уже подхватил.

– У меня термос двухлитровый китайский, там пельмени с бульоном, и еще в Нефтеюганске селедки купил, а еще бутылку купил, так что мы с тобой встречу в кабине отметим, да так, что долго помнить будем.

– И я бутылку взяла. Как ты говорил, но в самолете не пила!

– Так гуляем, братва! – засмеялся Василий. – Две бутылки – это вещь!

– А нам от них кастрации не будет?

Он глянул на нее, остановил машину, вывалился на снег и только там дико захохотал, давился и хватался за живот.

– Кастрация, ой, кастрация! Да где ты это услыхала?

– От тебя. Ты уже раз три сказал!

– Правда? Вот уж кастрация так кастрация! Все! Кончен кросс! Едем до первого кармана и там ночуем!

Как оказалось, «карманами» назывались площадки для стоянки, которые снегоочистители делали вдоль дороги каждые тридцать-сорок километров. Но в первом попутном кармане не повезло. Там уже стояла машина, работала мотором, водитель спал в кабине, а на ветровом стекле висела записка:

«Мужики, разбудите в три часа ночи».

До трех еще было не скоро, а рядом с отдыхающим Василий останавливаться почему-то не хотел, хотя места хватало.

Доехали до следующего кармана, Василий долго примеривался, откуда дует ветер, и потом поставил грузовик так, чтоб ветер дул «в морду» автомобилю, отчего отработанный газ из глушителя сносило в темные поля, подсвеченные белым саваном снега.

Ужин в кабине «татры» под непрерывный и мягкий стук мотора получился прекрасный. Пельмени еще оставались горячими. Водку остудили в снегу за пять минут.

В кабине остановившейся машины очень скоро стало даже жарко, и они сидели без верхней одежды, а потом за бортом вдруг завыла вьюга, белые вихри ударились о стекла и сидеть внутри стало еще уютней и приятней.

– Откажет мотор, нам с тобой кранты за пятнадцать минут, – сказал Василий. – Ведь здесь вокруг за сто верст и дерева для костра не найдешь.

– А может заглохнуть? – бесстрашно спросила Нинка, потому что от пары маленьких стаканчиков ей стало легко и беззаботно.

– Может. Но не сгибнем, конечно. Трасса всю ночь работает. Раньше колоннами ходили, теперь парами, а в одиночку стараемся все равно не ходить.