За закрытыми ставнями

— Я вижу, вас поразило мое знакомство с этим вопросом? Считаю на сегодня допрос законченным и советую спокойно обдумать свое положение. Раскаяние смягчает вину

и наказание.

Следователь позвонил.

— Уведите подследственного, — коротко приказал он вошедшему городовому.

Брандт, сопровождаемый стражей, вышел как автомат, не видя и не сознавая окружающего. Губы кривились в горькую улыбку, с них срывались слова:

— Сообщник! Убийца! Какая низость!..

Вошедшего Зенина следователь встретил словами:

— Каков комедиант!

— Я видел только пораженного и глубоко возмущенного невинного человека.

— Ну, г. Зенин, я начинаю жалеть, что сам привлек вас к этому расследованию. Вместо награды, — вам предстоит поражение; вы только тормозите мне следствие.

— Глубоко извиняюсь, г. следователь, но я остаюсь при своем убеждении, что когда будет найден убийца, он скажет о Брандте, как и тот сказал о нем: «Я его решительно не знаю».

— Ну, советую поспешить с поимкой убийцы, как говорите вы, и с поимкой сообщника Брандта, как утверждаю я, — сказал следователь, прощаясь с Зениным.

Глава 10 У камина

— Кофе и ликеры подавайте в кабинет барина, — приказала Надежда Михайловна, поднимаясь из–за обеденного стола.

Гостей было только пять человек, — два молодых помощника ее мужа, из которых старший, Владимир Михайлович Захаров, — молодой человек лет 27‑ми, среднего роста, с мелкими чертами нервного лица под шапкою густых круто вьющихся волос. Второй, Алексей Петрович Иванов, едва окончивший университет и начавший свою юридическую карьеру с влюбленности в своего принципала, с которого не спускал глаз и, сам того не замечая, копировал его манеры и повторял высказываемые им мнения. Третий, доктор Сергей Сергеевич Карпов, толстяк лет 60-ти, симпатичный, серьезный человек и известный врач. Четвертый, судебный следователь Николай Николаевич Зорин, большой скептик, человек средних лет, высокий, худой, с манерами и внешностью англичанина, самомнительный и нетерпимый. Наконец, пятый, очень высокий, худой господин неопределенного возраста, всегда в больших темных очках и неизменной черной паре. Называли его просто г. Прайс, но никто не знал точно, чем он собственно занимается и когда и как попал в первый раз в судейский кружок.

Вся эта компания уютно уселась в большом кабинете хозяина, сгруппировавшись у ярко пылавшего камина. Один Прайс уселся в темном углу за книжным шкафом.

Разговор сначала вертелся на новинках театра, на чудачествах модного тенора, а потом незаметно перешел на загадочное убийство полковника Ромова.

Надежда Михайловна встала и вышла из комнаты.

— Ваша жена, Иван Афанасьевич, все еще не может слышать об этом деле? — спросил Зорин у хозяина.

— О, да, еще больше, чем прежде. Вы представить не можете, как мне больно ее предубеждение против несчастного Брандта, невиновность которого я чувствую и так хочу доказать и, простите, Николай Николаевич, но я верю глубоко, что она будет доказана, а все ваши вещественные доказательства разлетятся в прах.

— Ваша уж такая профессия, Иван Афанасьевич, всех защищать и оправдывать, — засмеялся Зорин.

— Самое печальное, — вмешался доктор, желая прекратить могущий возникнуть спор, — это то, что Надежда Михайловна все еще не может примириться со смертью Бори и я серьезно опасаюсь за состояние ее здоровья. Настойчиво советую, увезите ее на юг, на солнышко, к морю; а главное, из этой квартиры, где все ей напоминает роковую страшную утрату.

— В этом–то и горе мое, — тяжело вздохнул Иван Афанасьевич, — что я не могу вырвать ее из детской, от постельки Бори, где она доходит до галлюцинаций и уверяет, что видит и говорить с ним. Вот и сейчас наступает время, когда его обычно укладывали спать, и она, вероятно, опять пойдет в детскую. Она не позволяет ничего трогать в роковой комнате, где скончался наш незабвенный малютка. На окнах спущенные шторы, в углу наскоро сдвинуты любимые игрушки, ночной столик, полный бутылочек с лекарствами, лампочка, заставленная вышитой ширмочкой, и неубранная кроватка.

Ах, эта кроватка! Вот полусброшенное одеяльце, когда обезумевшая мать выхватила с постели тепленький еще труп Бори. Помятые простыни и подушка, на которых метался страдалец. Я сам, глядя на них, часто начинаю видеть мечущегося малютку с его бездонными синими глазками, из которых глядело безумие. Кажется, все еще звучит в комнате это его почти непрерывное: «Ма–ма–ма, бу–бу–бу…» Есть от чего сойти с ума.

— Э, батенька, да и вам бы проветриться не мешало. Авось солнышко и море, а главное, новые впечатления и другие люди, если не прогонят совершенно, то хоть притупят вашу тоску. Послушайтесь меня, если не как доктора, то как пожившего и повидавшего виды человека.

— Спасибо, Сергей Сергеевич. Ценю в вас доктора, а еще больше искренно преданного нам друга.

— Почему вы видения вашей жены, а отчасти и ваши, приписываете только галлюцинациям? — как–то проскрипел Прайс.

— Фу, какой противный голос, — никак не могу к нему привыкнуть, — нервно вздрогнув, тихо проговорил Захаров.