За закрытыми ставнями

Тихо и в большой спальне, но не темно. Отдернуты тяжелые шторы, широкой волной вливается в комнату свет луны. Тускло поблескивают в углу туалетное зеркало и хрусталь безделушек, оживают цветы пушистого ковра, раскинувшегося пестрым узором во всю ширину комнаты.

Захватил луч луны и угол большой кровати, скользнул по снежно–белому батисту подушек, посеребрил матовый шелк одеяла и мягко залил лицо спящей.

Но не спит Надежда Михайловна. Широко открыты синие глаза, и только они живут и горят, и сверкают. Бледное исхудалое лицо спорит своей белизной с кружевным бельем. Тяжело дышит грудь, рука нервно мнет шелковое голубое одеяло.

Итак — завтра она уезжает. Последняя суета в доме, речи, пожелания, цветы на вокзале и… прощай, прости надолго Борина могилка.

Остается няня. Она будет у него ежедневно, не погаснет лампада в его часовенке, не умолкнут и рыдания, но уже не мать обхватит руками мраморный крест и забьется у ног распятого Спасителя с грешным вопросом: за что? за что?

Тихо, покорно станет на колени старушка–няня и польется ее бесхитростная молитва к Тому, который сказал: «Придите ко мне все труждающиеся, и Аз упокою вы».

«А я разве мало страдала и билась у Его ног? Где же покой? Где Твое обещание?»

Из истерзанной груди вырывается горький смех:

— Нет у меня ни веры, ни смирения, как нет у Тебя справедливости и милосердия! Для чего отнял Борю? Для чего нужно было послать такую страдальческую смерть этому ангелу на земле? Для чего?… За что?… Кому это нужно?!

Повернулась лицом в угол комнаты, где тихо теплилась лампада у образа Божьей Матери — всех скорбящих радости.

Это нянина рука оправляет перед ней лампаду, неугасимую со дня смерти Бори.

Кротко смотрит Святая Мать на грешную страдалицу.

— Ведь у нее, как у меня, разрывалось сердце на страшной Голгофе, и Она судорожными руками обнимала крест, на котором страдал Ее распятый богочеловек-Сын!.. Но когда с высоты креста раздались слова: «Да будет воля Твоя, Господи!», низко, покорно, до самой земли склонила голову Святая Мать…

— Святая Мать!

Вскочила с постели Надежда Михайловна и забилась в рыданиях, бессильно упав на ковер.

Затихла… Бескровные губы страстно шепчут мольбу: «Помоги, помоги!»

Под колеблющимся светом лампады ожил лик Богоматери, и ласково, кротко смотрят глаза.

Надежда Михайловна встала, зябко закуталась в мягкую фланель капота и без мысли ходит по комнате. Мягкий ковер заглушает и без того неслышные шаги.

Взглянула на дверь с опущенной портьерой: это дверь в Борину комнату. Она обещала мужу не ходить больше туда ночью и, от соблазна, отдала вчера ему ключ.

Завтра, при свете дня, под шум–говор людей, простится она с дорогой комнатой и замкнут ее детку одного надолго, надолго! Няня не пойдет туда плакать о Боре. Она говорит, что нельзя тревожить безгрешную душеньку, что материнский страстный призыв связывает его с землей и не дает улететь на небо.

— Если грешу, — пусть! Но неужто причиняю ему страдания, делаю зло, не отпускаю с земли его душу? Я уеду… уеду!.. но не могу сдержать слова и не увезти ничего из его вещей. Нет… не могу… не могу… Это выше сил! Но что взять?.. Все одинаково дорого.

Остановилась, задумалась.

Исхудавшей рукой провела по лбу, по глазам:

— Решено… Беру с собой костюмчик, в котором его принесли в роковое утро. Но где же он?

Вспомнила: он там, в детской, небрежно брошен на бельевом шкафчике.

Его нужно взять, нужно!..

Но как? Днем — не позволит муж, а ночью? Остался только кружной путь через все комнаты, коридор и комнату Коли, а туда, со смертью Бори, перебралась няня.

Чуток сон у старушки. Вот разве только измучилась с укладкой. Все ведь старается уложить и убрать своими руками, за всем доглядеть. Не доверяет чужим людям. Славная…

— А как хорошо там за дверью! Я там часто и слышала и видела своего мальчика, и не всегда больного, страдающего… Нет…

— Папин бутуз! Мой ненаглядный красавец! Вот и отвык от своего «мне все равно». А как хорошо произносил это его пухленький розовый ротик.

— Боря мой!.. мальчик мой! Боря мой, Боря!..

— Ма–ма…

— Что это? Галлюцинация? бред?

Затихла, чуть дышит. Живут только глаза и слух, напряженный до боли. Нервно колотится сердце…

Гулко–протяжно забили старинные часы в столовой.

Вся встрепенулась… Что это? Похоронный звон?.. Опять по Боре?..

— Боря, Боря мой!

— Ма–ма! — тихий, но ясный призыв из–за двери.

Забыла все — свое решение, обещание, слово.

По залитой лунным светом квартире беззвучно, белой тенью скользит Надежда Михайловна. Неслышно открыла дверь колиной комнаты. Спокойно, крепко спят — мальчик и няня.

Еще несколько шагов, еще одна дверь, и она у Бори.

Темно… Но ничего, она знает здесь каждую пядь.

Глубоко, жадно дышит. Чудится ей, что здесь все пропитано ароматом детского тельца.

Протянула руку, уверенно нащупала костюмчик Бори и с дорогой ношей благополучно вернулась к себе.

Бережно разложила его на одеяле, благоговейно, как перед святыней, опустилась перед ним на колени и покрыла его безумными поцелуями.

Что это за комочек попал ей под руку?